“Невестка Леся с Янкой приехали. Ещё бы Юра, и младший, Вася, с семьей… Не бывает слишком хорошо”.
– Баб Надь, я с папой хожу в университет! Баба Надя, а я умею читать! Баб, а…
Надежда Ивановна счастливо улыбалась, обнимала маленькую непоседу. Пекла ей печенье, и тщательнее мыла чайную кружку для невестки.
“Да-а, как выросла Янка, а как похожа на маленького Юру! И нос, и улыбка, и глаза; только не карие – черные, Лесины. До чего обидно, что не живут рядом. Такую громадину сын поднял, и пустая стоит. А работы ещё столько… Что дом, на кусок хлеба есть у него в той Москве?”
Съездила на поле, мысли всё мешались, не давали покоя:
“Картошку окучить второй раз, полгектара немалый труд для шестидесяти с хвостиком. Дел невпроворот, а здоровье… гриппом переболела, временами в голове туманится”.
Освободила руль велосипеда от тяжеленных брезентовых сумок с тыквами, лязгнула железная калитка за спиной.
Заревели свиньи, словно три дня не кормлены, хорошо, картошка в выварке с утра.
Недовольный муж в кресле гостиной – снова что-то болит, только ей и похворать некогда.
И… обмякли ноги, стали ватными, оперлась без сил на раковину.
Полилось по губам, подбородку, на белый фаянс, тёплое и солёное, не рассмотреть сквозь туман в глазах.
Протянула дрожащую ладонь:
– Андрию, що цэ?..
Непривычно беспомощная, лежала на диване, скрутившись калачиком и прижимая к носу передник. Приоткрыта была дверь ванной, и полоса света падала на подушку. Резко выделилось лицо, красное от солнца и ветра; густые каштановые волосы, по-модному короткие, с частой проседью. Виднее стали и морщинки, и мелкие сосуды в уголках глаз.
Ткань тяжелела в слабой руке, темнела в вечерних сумерках. Бордовое окрасило блузку под передником, подбиралось к покрывалу.
Зашумела машина в начале улицы, громче, смолкла под окном.
Володя Мыкуляк, главврач поселковой поликлиники и просто племянник, влетел в комнату. Остановил кое-как кровотечение, измерил давление, озабоченно сморщил веснушчатый нос. Грузно сев у ног больной, положил красный телефон с тумбочки на широкие колени.
Звонко щелкая, снова и снова вертелся диск с цифрами. Володя отрывочно бросал в трубку слова, кивал крупной головой с жидкими волосами, приказывал…
Через полчаса люди в поликлинике были готовы.
Прижгли лопнувший сосудик, и кровь полностью остановилась.
Опять в белые «Жигули» доктора, и обратно домой, уже в темноте.
Убедительно тараща светло-карие глаза, племянник-главврач строго-настрого запретил тете Наде подниматься с постели.
Кровь на следующий день не текла, голова, вроде, не болела. Лежала, и не лежалось. “Да и прошло уже всё! Хоть несколько рядов картошки окучить, за сорняками осенью не найдешь и урожая.”
И мужа в хате нет. За листьями одуванчиков в конец огорода пошкандыбал – куры очень любят.
Встала, походила-походила, вышла на порог. Потихоньку вывезла велосипед, на седло, и в поле.
Старые бицыгли скрипели на ухабах и подпрыгивали, взбивая пыль грунтовки.
Пыль, да жаркое солнце, на поле и нет никого. Лишь далеко впереди, возле железной дороги, женщина в голубом платке мерно машет мотыгой.
А на участке картошка любо так поднялась, подставила солнцу изумрудные ладошки. И тыквы, как поросята с рябыми спинами, в зелени прячутся, каждый лист как шляпа соломенная.
Да, шляпа в такую жару – одно спасение, понемножку-понемножку, один ряд, второй…
Почти полдня проработала.
Только… опять туман пред глазами, от солнца это, от солнца!
Спрятала мотыгу в картофельных кустах, влезла на велосипед.
Дорогу едва видела, как доехала, не помнит. Возле дома кровь не капала, лилась.
…Володя укоризненно закричал ещё с порога. Что неужели тете Наде спокойно нельзя посидеть, что с образованием сельские дамы себя берегут, а она огромные поля обрабатывает да на стройках детей надрывается…
Вытаращил глаза:
– Последний раз предупреждаю, ни в одну больницу не примут!
Больная, с кое-как замытым лицом, виновато улыбалась с дивана.
Опять в поликлинику, опять домой в постель.
Прибежала Леся с Янкой, длинно посмотрела черными сливами. Прихватила сзади волосы и засучила рукава. Худенькая, в красном спортивном костюме, замелькала по дому. Забыла, что решила со свекровью построже, раз Юра с тещей не разговаривает.
И внучка посерьёзнела, села возле бабушки, погладила щёку:
– Бедная, бедная баба Надя!
Крепко поцеловала, заглядывая в лицо, сверкая глазками:
– Правда, уже не болит!?
Слеза вспухла в уголке, залила зрачок:
– Правда! Не болит.
– Теперь надо поспать! – строго сказала Янка, прикрыла ей веки горячими ладошками. Завела, наклоняясь почти к самому уху:
– Сп-я-а-т уста-а-лые иг-ру-ш-ки…
Второй раз Надежда Ивановна убежала из дому через три дня. На велосипед и – вперед, по делам:
«Спать по жизни нечего, как говорится, на том свете отдохнем».
Сначала с опаской, потом – да нормально всё. Поработала малость – ничего. Аг-га – вылечилась! И – опять по полной программе.
Третий раз – как полилось!
Случилось дома, когда картошку чистила. Села в ванной на пол, склонилась над тазиком. Крови-крови.., мысли мутные:
«Должно ведь остановиться!».
Муж, цепляясь дрожащей рукой за седые волосы, совсем растерялся; кровь с детства не переносит. Пока собрался звонить, Мыкуляк прискочил – случайно так получилось.
Кинулся поднимать тетю Надю с пола, почти поднял. Она на Володю так и повалилась.
Уже только в Тячев везти.
Приехала «скорая», больная в сознание не приходила.
Быстро в райцентр, в больницу, и сразу на стол.
Начали прижигать лопнувший кровеносный сосуд в носу, разорвался другой, повыше.
Добрались до этого, лопнул выше.
Слава Богу, успели.
Капельница, донорская кровь. Какой-то алкоголик давеча сдал, но ничего подошла.
Шутили, как бы теперь и Надежда Ивановна пьянкой не увлеклась.
Совхоз «Верховина» располагался на землях Буштина и ближних сёл.
Молодым агрономом прибыла она сюда из Полтавщины по распределению. Весёлая, с толстой косой, кареглазая – не один парень заглядывался.
По работе каждый день на велосипеде десятки километров накручивала.
Звонкий Надин голос слышен был и в яблоневых садах, в клубнике, на фермах, в конторе.
Многие люди за тридцать пять лет работы в совхозе узнали ее, стали почти родными; да и депутатом сельсовета Надежда Ивановна многие годы.
Как услышали, что приключилось, кинулись в больницу. Кто на автобусе, у кого денег нет – на велосипеде.
Постучатся несмело: “Иванивна, як вы?”.
Другие палаты переполнены, она – одна, как министр.
А дверь не закрывается.
Непривычно это в больнице: посетители, шумно…
Медсестра – полная, щёки красные, бородавка на подбородке:
– Звыняйте, а якойи вы виры?
– Православная я!
– Нэ можэ быты, у нас лыш до баптисткы так прыходылы!..
Опять Надежда Ивановна дома, на диване в гостиной.
Кажется, даже смирилась, что какое-то время проведет в постели.
Под рукой детектив, только строчки бессвязными стали, ничего в голову не лезет.
Кругом тихо, покойно, за стеной телевизор едва слышно бормочет, в коридоре холодильник включился.
А в окне слива качается, ветками в стекло постукивает. На улицу вызывает.
Да, уехали Янка с невесткой.
Боже, как далеко ее неспокойные дети.
Опять Володя приходил. Измерил давление, погрозил толстым пальцем.
И дальше калейдоскоп:
«Как там картошка, двор Юре подсыпать повыше, на заседании сельсовета надоедать за ремонт улицы, черешни отходят – срочно соседей пригласить…»
Испуганно подняла глаза на икону в серебряном окладе, Николай-угодник смотрит сурово-сурово.
А, может, и показалось, в полумраке не очень видать.
Край неба светлел и розовел. Красное, оранжевое, желтое, солнце вставало; вот оно разом плеснуло золотом, залило двор.
Надрывно заорал молодой петух, черный с жёлтыми перьями на шее, заквохтали куры. Хрипло кувикнула свинья с надорванным ухом, тяжело двинула деревянным корытом.
Лучи заглянули и в дом, гостиную, через щель в шторах с рыжими подсолнечниками.
Разогнали по углам предутренний сумрак, осветили диван с коричневой обивкой из-под простыни и покрывала.
Как изображение на фотобумаге, проявились черты немолодой женщины.
Затрепетали длинные ресницы, и открылись глаза. Мигнули несколько раз, глянули осмысленно.
Слава Богу, ещё так много работы было впереди!
Source: http://cont.ws/feed