Возможно – трусливы, возможно, слабы, в глазах недостаточно света, мы – с бору по сосенке, ополчение, не бойцы. Возможно, мы даже в недостаточной мере поэты. Но знамена чернеют и черны короны зубцы.

Тьма без оглядки сжирает достойных и самых лучших, граница разорвана, ночи раззявлена пасть. А мы так хреново владеем оружием, что даже не сможем, погибнув, красиво упасть.

А значит, брат, будем стоять до финала. До последней главы, как бы ночь ни была там темна. Да я в курсе, что в нас никогда не хватало металла. Но у жанра закон – ночь подавится кем-то из нас.

(с) Мария Гуцол/Амариэ

То, что произошло тогда на концерте, стало легендой. На сцену вышел, чуть пошатываясь, старик. И тут мировая звезда, подруга Ремарка и Хемингуэя, – вдруг, не сказав ни слова, опустилась перед ним на колени в своем вечернем платье, расшитом камнями. Платье было узким, нитки стали лопаться и камни посыпались по сцене. А она поцеловала его руку, а потом прижала к своему лицу, залитому абсолютно не киношными слезами. И весь большой зал сначала замер, а потом вдруг – медленно, неуверенно, оглядываясь, как бы стыдясь чего-то! – начал вставать. И буквально взорвался аплодисментами.

А потом, когда Паустовского усадили в кресло и зал, отбив ладони, затих, Марлен Дитрих тихо объяснила, что самым большим литературным событием в своей жизни считает рассказ Константина Паустовского “Телеграмма”, который она случайно прочитала в переводе в каком-то немецком сборнике. “С тех пор я чувствовала некий долг – поцеловать руку писателя, который это написал. И вот – сбылось! Я счастлива, что я успела это сделать. Спасибо!”

Самый крупный и по сути единственный в своем роде промысел кустарной металлической игрушки находился в Дмитровском уезде Московской губернии.

В фондах Дмитровского музея в Ольговской коллекции находятся лоточки, формочки, светильники, изготовленные скорее всего кустарным образом местными мастерами, расписанные масляными красками, можно предположить, что задолго до появления Талаевской артели в селениях Ольговской округи занимались изготовлением изделий из жести.

В 1858 году барский крестьянин Петр Талаев, живший в селе Андреевском, переселился в соседнюю деревню Астрецово. Из деревни Микишкино он перенес большую просторную избу. Дом Талаевых интересен как пример жилища богатых Дмитровских крестьян: рубленый из толстых бревен с четырьмя окнами по переду со ставнями, украшенный резьбой по карнизу, он располагался в центре деревни, у пруда. Дом, к сожалению, не сохранился. Он сгорел от удара шаровой молнии еще в 1920 году. Вместе со своими сыновьями Петр Талаев быстро развернул производство игрушки. Прежде П. Талаев занимался изготовлением жестяных каретных фонарей в Москве и поначалу пытался наладить их изготовление здесь же, в Астрецове, но они не пользовались спросом. Тогда он занялся изготовлением металлических игрушек, которые нашли хороший сбыт сначала в Сергиевом Посаде.

Из справочника Шрамченко за 1890 год: При деревне Астрецово заведение жестяных детских игрушек Талаева и Боровкова работников 8, управляются сами владельцы. При деревни Яковлевой заведение жестяных детских игрушек Орлова и Девицина работников 9, управляют сами владельцы. По всей видимости первоначально изготовляли различные свистульки: трубы, рожки, как их тогда называли валторки с пищиком. Свистки к ним изготовляли отдельно из дерева, вставляя туда тонкий гибкий язычок из латунной пластинки. Помимо игрушек делали чайницы, сахарницы и прочую утварь.

Еще в конце XIX века образовалась фирма Фабрика металлических механических игрушек П. П. Талаева с сыновьями. Бланк фирмы 1912 года украшают медали, полученные в 1890 – 1905 годах на различных выставках в Нижнем Новгороде, в Санкт – Петербурге, в Париже. Среди них золотая медаль, полученная в 1905 году на всемирной выставке в Лионе (?).

В прейскуранте перечислены различные заводные игрушки: автомобили, аэропланы, трамваи. К этому времени в Астрецове работало уже четвертое поколение Талаевых, сыновья Дмитрия Павловича Алексей и Александр. За жилым домом была построена двухэтажная мастерская с кирпичным низом, где работали мастера. В мастерской работали не только жители Астрецова, но и окрестных сел и деревень: Яковлево, Елизаветино, Подолино, Воронево и Андреевское.

Промысел разрастался, появлялись семейные мастерские. Большинство кустарей работали прямо в избах. Если в 1879 году земские статистики называли 16 мастерских кустарных игрушек, то к 1898 – 1899 годам их уже было 69.

По тем временам мастерская была прекрасно оборудована. Здесь были маховые ножницы для резки жести, прессы для штамповки деталей, казавшиеся в то время чудом техники. Оловянные колесики к игрушкам отливали в формочках. Были и другие хитроумные приспособления, облегчающие ручной труд.

Основными материалами в работе служили английская жесть, олово, свинец, соляная кислота, необходимая при пайке. Расписывали игрушки вручную эмалевыми клеевыми красками, покрывали спиртовым и масляным лаком.

В производстве мастера использовали циркули, ножницы, небольших размеров железные наковальни, скребки с острыми и тупыми гранями, железные молотки и деревянные киянки, шпераки (род наковальни), трубочки, пилы, подпилки, зубила, круглогубцы и плоскогубцы, шила, и, наконец, паяльники.

Устройство паяльной печи для разогрева паяльников составляло характерную особенность жилища кустарей – игрушечников. Помещалась она обычно перед окнами, вдали от русской печи и сообщалась с нею железными трубами. Паяльная печь горела по 12 – 13 часов в день.

Со временем все разнообразнее становился ассортимент игрушек. Появляется кукольный обиход: посуда, кухни, печки, умывальники, множество технических игрушек: повозки с экипажами, пароходы, лодки, локомобили, мельницы, водокачки, фонтаны, качели, железные дороги с паровозами и вагонами.

Все эти разнообразные игрушки становились яркой иллюстрацией своего времени, отражая то новое, что появлялось в окружающем мире. Игрушки поражают своим правдоподобием. Детали выполняются по всем правилам ремесла, игрушка, таким образом, превращается в действующую модель: водоподатель может действительно работать как насос, лестница раздвигается, у колесиков есть спицы, у повозок – рессоры…

Разнообразная жестяная кустарная игрушка просуществовала до первой мировой войны. А во время войны в Талаевской мастерской игрушек делали мало. Выпускали гранаты, за что кустари освобождались от воинской повинности.

Во время революции мастерская вовсе перестала работать, но в годы НЭПа дело немного возродилось. В период гражданской войны делали ручные гранаты, стрелы для метания с аэроплана, учебно – наглядные пособия, принадлежности для пчеловодства, печки буржуйки, бытовой инвентарь: ведра, бидоны, чайники, черпаки. А с 1923 года артель перешла к выработке прежней продукции. К старым образцам добавились новые: среди солдатиков появились красноармейцы, среди кукольного обихода – ванночки, утюжки, керосинки, умывальники – приметы меняющегося быта.

В годы Великой Отечественной войны было не до игрушек, делали аптечки для танков и кораблей, спиртовки, кружки, котелки. 27 ноября 1941 года в деревню Астрецово вошли немецкие оккупанты. Всю продукцию, по воспоминаниям старожилов, они помяли, потоптали. После освобождения деревни артель снова заработала.

Со временем осваивались новые технологии: от пайки перешли к клепке, от клейки – к электросварке, от ручной – к механической окраске. Позже на фабрику стала поступать литографированная жесть – такие игрушки не нуждаются в окраске. Изменилась и сама игрушка. Облик ее стал проще, примитивнее.

Но, к большому сожалению, все это в прошлом. В настоящее время Астрецовская фабрика больше уже не выпускает свою так известную прежде продукцию.

А раньше не одно поколение дмитровцев, да и за пределами Дмитровского района, в детстве играли игрушками, сделанными в Астрецове. Теперь только в Дмитровском музее можно познакомиться с коллекцией игрушек, выполненных руками местных мастеров начала XX века.

Талаев Евстафий Петрович, владелец мастерской жестяной игрушки в Дмитрове. 1902 г.

https://www.rukukla.ru/article/idea/tin_toy

(Музыка и исполнение Потани – Светланы Мыльниковой)

Он жил у железной дороги (сдал комнату друг-доброхот)
И вдруг просыпался в тревоге, как в поезде, сбавившем ход.
Окном незашторенно-голым квартира глядела во тьму.
Полночный, озвученный гулом пейзаж открывался ему.

Окраины, чахлые липы, погасшие на ночь ларьки,
Железные вздохи и скрипы, сырые густые гудки,
И голос диспетчерши юной, красавицы наверняка,
И медленный грохот чугунный тяжелого товарняка.

Там делалось тайное дело, царил чрезвычайный режим,
Там что-то гремело, гудело, послушное планам чужим,
В осенней томительной хмари катился и лязгал металл,
И запах цемента и гари над мокрой платформой витал.

Но ярче других ощущений был явственный, родственный зов
Огромных пустых помещений, пакгаузов, складов, цехов —
И утлый уют неуюта, служебной каморки уют,
Где спят, если будет минута, и чай обжигающий пьют.

А дальше — провалы, пролеты, разъезды, пути, фонари,
Ночные пространства, пустоты, и пустоши, и пустыри,
Гремящих мостов коромысла, размазанных окон тире –
Все это исполнено смысла и занято в тайной игре.

И он в предрассветном ознобе не мог не почувствовать вдруг
В своей одинокой хрущобе, которую сдал ему друг,
За темной тревогой, что бродит по городу, через дворы, —
Покоя, который исходит от этой неясной игры.

Спокойнее спать, если кто-то до света не ведает сна,
И рядом творится работа, незримому подчинена,
И чем ее смысл непостижней, тем глубже предутренний сон,
Покуда на станции ближней к вагону цепляют вагон.

И он засыпал на рассвете под скрип, перестуки, гудки,
Как спят одинокие дети и брошенные старики —
В надежде, что все не напрасно и тайная воля мудра,
В объятьях чужого пространства, где длится чужая игра.

Дмитрий Быков

Прихожу в Летний сад, нахожу свободную скамеечку, сажусь и начинаю свою работу. Вышиваю, а сама себя успокаиваю: «Опомнись, успокойся! Ты же знаешь, что ты не несчастна». Немного я поуспокоилась за работой и с этими мыслями и собралась идти домой. Тут со скамейки напротив поднимается старушка, подходит ко мне и говорит:

— Если вы не торопитесь, то позвольте мне присесть рядом и кое-что вам сказать…

— Конечно, пожалуйста!

Садится она рядом, смотрит на меня с улыбкой и говорит:

— Знаете, я целый час за вами наблюдала, и это был очень хороший для меня час. Такое редко теперь увидишь.

— Что же тут особенного?

— Всё! В центре современного Ленинграда вдруг увидеть молодую красивую женщину с русой косой, в скромном белом платьице из холстинки да еще с вышиванием в руках! Вы даже представить себе не можете, какая это чудесная картина со стороны! Это я кладу в свою счастливую корзинку.

— А что это за «счастливая корзинка»?

— О, это большой секрет! Но вам я его открою. Вы хотите быть счастливой?

— Да, конечно! Все хотят.

— Все хотят, да не все умеют. А вас я научу. В награду за то, что вы мне дали. Счастье деточка, это вовсе не удача, везение, и даже не любовь, как вы сейчас наверняка по молодости думаете. Счастье — это счастливые мгновения, когда спокойное сердце кому-то или чему-то улыбается. Вот я сидела на скамеечке, видела красивую девушку напротив, прилежно что-то вышивающую, и мое сердце вам улыбалось. Я отметила это мгновение, чтобы потом проживать его снова и снова, спрятала его в «счастливую корзинку». Теперь, если мне станет грустно, я открою свою корзинку и начну перебирать свои сокровища. Среди них будет мгновение, которое я назову «Девушка в белом вышивает в Летнем саду». Я прикоснусь к нему, и мгновение тотчас расцветет, и я увижу на фоне темной летней зелени и бело-мраморных статуй девушку с вышиванием на коленях. Я вспомню, что на ваше платье падали солнечные зайчики сквозь листву липы, что коса ваша перекинулась через спинку скамьи и почти касалась кончиком земли, что босоножки вам немного жали, а потому вы их сбросили и сидели босиком, чуть-чуть ежась ногами от прохлады земли. Может быть, что-то еще вспомнится, какая-то подробность, которую я сейчас еще не вижу.

— Как это замечательно! — воскликнула я. — Корзинка со счастливыми мгновениями! И вы всю жизнь их копите?

— С тех пор, как меня научил этому один мудрый человек. Да вы его знаете, читали! Это Александр Грин. Мне-то он сказал это лично, мы когда-то дружили. А вы можете найти эту же мысль во многих его рассказах. И вы поймете, что мудрый и щедрый сердцем человек способен забыть и простить жизни все дурное, сохранив в памяти только хорошее. Но для этого надо тренировать память сердца: вот я и придумала себе «мысленную корзинку счастливых мгновений».

Я поблагодарила старушку и пошла домой. А по дороге начала вспоминать счастливые минуты с самого раннего детства, и когда я пришла домой, в моей «корзинке счастья» уже лежали первые сокровища.

© Юлия Вознесенская “Женский декамерон”

31 августа 1919-го – советские подводники одержали свою первую победу. Недалеко от острова Сескар в Финском заливе был потоплен английский эскадренный миноносец Vittoria.

В том бою отличилась “Пантера” – седьмая подводная лодка типа “Барс”, спущенная на воду в 1916 году. Дизель-электрические субмарины данного проекта имели длину 68 метров, водоизмещение составляло 780 тонн. Максимальная надводная скорость – 18 узлов, подводная – девять. Их вооружение состояло из двух носовых и кормовых торпедных аппаратов (ТА) калибра 457 миллиметров, восьми наружных ТА системы Джевецкого, одного артиллерийского орудия и одного пулемета в качестве средства ПВО.

“Пантера” несколько раз участвовала в разведывательных операциях и патрулировании в Балтийском море, вступала в схватки с подлодками английских интервентов, однако те стычки заканчивались ничем. Очередное обострение ситуации произошло в конце лета 1919 года: британский и эстонский флот все больше угрожали северо-западным рубежам советской России. Охладить их пыл было решено с помощью “Пантеры”, которая вышла в море рано утром 31 августа.

По воспоминаниям командующего подводной лодкой Александра Бахтина (бывший лейтенант имперского флота, служил старшим офицером на подводной лодке “Волк”, участник Первой Мировой войны), неприятельский эсминец впервые был замечен в перископ около 14.30. Однако от идеи атаковать его тогда отказались: была опасность, что при выстреле “Пантеру” выбросит сильно наверх, и в случае промаха лодка окажется демаскирована и может быть атакована ответным огнем.

Через несколько часов тот же эсминец был обнаружен вновь, рядом находился еще один английский миноносец. Бахтин дождался, пока неприятель встанет на якорь, после чего начал аккуратное сближение. Атаковать решили уже после заката – около 21.20. По эсминцу было выпущено две торпеды, прогремел сильный взрыв (цели достиг второй выстрел), а “Пантера” тут же устремилась вглубь. Прятаться от неприятеля под водой пришлось всю ночь, а возвращение на базу состоялось уже ближе к полудню следующего дня.

В общей сложности “#Пантера” провела под водой 28 часов, почти израсходовав запасы воздуха. Но несмотря на экстремальные условия, операция прошла успешно и стала первой победой советских подводников.
В 1923 году Александр Бахтин был удостоен
ордена Красного Знамени.

Πo бoльшoму cчeту, aвapийную cитуaцию coздaл oпepaтивный дeжуpный бpигaды кopaблeй ОΒРa Πpимopcкoй флoтилии, paзpeшив выхoд «Рeфpижepaтopa-13» из бухты, a eгo пoмoщник, пpибыв c ужинa, нe зaдумывaяcь, «дaл дoбpo» нa вхoд «С-178» в бухту Зoлoтoй Рoг, пoчeму-тo зaбыв пepeдaть нa нee инфopмaцию o выхoдящeм cуднe…

Πocлe poкoвoгo удapa ceмь чeлoвeк, нaхoдившиecя нa мocтикe, включaя кoмaндиpa ΠЛ – кaпитaнa 3 paнгa Βaлepия Μapaнгo, oкaзaлиcь зa бopтoм. Личный cocтaв кopмoвых oтceкoв пoгиб пpaктичecки cpaзу. Β нocoвых – ocтaлиcь нecкoлькo oфицepoв и двa дecяткa мaтpocoв. Κoмaндoвaниe пpинял cтapший пoмoщник – кaпитaн-лeйтeнaнт Сepгeй Κубынин.

Βмecтe c кoмaндиpoм БЧ-5 кaпитaн-лeйтeнaнтoм Βaлepиeм Зыбиным oни пpиняли peшeниe вывecти уцeлeвшую чacть экипaжa чepeз тpубу тopпeднoгo aппapaтa. Однaкo людeй в нocoвoм тopпeднoм oтceкe oкaзaлocь гopaздo бoльшe штaтнoгo cocтaвa и cпacaтeльных кoмплeктoв ИДА-59 для выхoдa из зaтoнувшeй пoдлoдки нa вceх нe хвaтaлo… Тeм вpeмeнeм кoмaндoвaниe ТОΦ paзвepнулo cпacaтeльную oпepaцию, и пoявилacь нaдeждa, чтo cпacaтeли cмoгут пepeдaть нeдocтaющиe «идaшки» нa бopт.

Ждaть пpишлocь тpoe cутoк. Тeмнoтa, хoлoд, oтpaвлeнный вoздух… Βpeмя тянулocь убийcтвeннo дoлгo. Силы пoдвoдникoв тaяли, нecмoтpя нa тo, чтo этo были мoлoдыe кpeпкиe peбятa 19-20 лeт. Κубынин был caмым cтapшим – eму пepeвaлилo зa 26 лeт. Κaк cтapший пo вoзpacту, звaнию и дoлжнocти, oн был пpocтo oбязaн вooдушeвить пoдчинeнных, вepнуть им нaдeжду нa лучшee… Πocтpoив в кpoмeшнoй тьмe личный cocтaв, Κубынин зaчитaл пpикaз o пoвышeнии вceм звaний и клaccнocти нa oдну cтупeнь, нe пoлeнившиcь cдeлaть cooтвeтcтвующую зaпиcь в вoeнныe билeты и зaкpeпить ee пpи туcклoм мepцaющeм cвeтe aвapийнoгo фoнapя кopaбeльнoй пeчaтью…

Πocлe этoгo кaждoму мopяку был вpучeн знaк «Зa дaльний пoхoд» (кopoбку c ними cлучaйнo oбнapужили вo втopoм oтceкe). Ηacтpoeниe в пoлузaтoплeннoм oтceкe peзкo пoднялocь, вce мгнoвeннo зaбыли o тeмпepaтуpe и вocпaлeнии лeгких, кoтopым нa тpeтьи cутки ужe бoлeли вce пoгoлoвнo.

Ηaкoнeц, пoлучив нeдocтaющиe кoмплeкты ИДА oт cпacaтeлeй, пpибывших к мecту тpaгeдии нa пoдлoдкe-cпacaтeлe «Лeнoк». Κубынин и Зыбин нaчaли выпуcкaть мopякoв нa «Свeт бoжий». Люди тpoйкaми зaпoлзaли в тopпeдный aппapaтa, кoтopый зaтeм зaдpaивaлcя, зaпoлнялcя вoдoй, пocлe чeгo oткpывaлacь пepeдняя кpышкa. А нa выхoдe из aппapaтa, peбят пoджидaли вoдoлaзы, пpeпpoвoждaвшиe их в дeкoмпpeccиoнную кaмepу нa бopту лeжaщeгo нa гpунтe пo coceдcтву «Лeнкa». Тeх жe, ктo пo тoй или инoй пpичинe, вcплывaл нa пoвepхнocть, пoдвepгaли тoй жe пpoцeдуpe в бapoкaмepe нaдвoднoгo cуднa…

Сaмым пocлeдним, кaк и пoдoбaeт кoмaндиpу кopaбля, пoкинул «С-178» Сepгeй Κубынин. И cдeлaть этo oднoму чeлoвeку былo чepтoвcки cлoжнo! Πpeдcтoялo зaтoпить пepвый oтceк и, дoждaвшиcь, кoгдa вoдa дocтигнeт кaзeннoй чacти тopпeднoгo aппapaтa, ныpнуть в нeгo и пpoпoлзти 7 мeтpoв жeлeзнoй тpубы кaлибpoм 533 мм… Γул в вocпaлeннoм мoзгу, paбoтa нa пpeдeлe чeлoвeчecких cил и oткpoвeниe нa выхoдe из aппapaтa… вoкpуг никoгo! Κaк пoзднee выяcнилocь, cпacaтeли дaжe пpeдпoлoжить нe мoгли, чтo пocлeдний ocтaвшийcя нa бopту cмoжeт пoкинуть пoдлoдку caмocтoятeльнo и… пocтaвили нa нeм кpecт, cвepнув oпepaцию! Κубынин выбpaлcя нa нaдcтpoйку, peшив дoбpaтьcя дo pубки, a уж зaтeм вcплывaть нa пoвepхнocть. Ηe пoлучилocь – пoтepял coзнaниe, и гидpoкocтюм вынec eгo нa пoвepхнocть… Εгo чудoм зaмeтили cpeди вoлн co cпacaтeльнoгo кaтepa.

Сepгeй пpишeл в ceбя в бapoкaмepe нa cпacaтeлe «Жигули». Β вeну пpaвoй pуки былa вoткнутa иглa кaпeльницы, нo бoли oн нe oщущaл – нaхoдилcя в пoлнoй пpocтpaции. Βpaчи пocтaвили eму ceмь диaгнoзoв: oтpaвлeниe углeкиcлoтoй, oтpaвлeниe киcлopoдoм, paзpыв лeгкoгo, oбшиpнaя гeмaтoмa, пнeвмoтopaкc, двуcтopoнняя пнeвмoния, пopвaнныe бapaбaнныe пepeпoнки… Πo-нacтoящeму oн пpишeл в ceбя, кoгдa увидeл в иллюминaтope бapoкaмepы лицa дpузeй и cocлуживцeв: oни бeззвучнo чтo-тo кpичaли, улыбaлиcь. Ηe иcпугaвшиcь cтpoгих мeдицинcких гeнepaлoв, peбятa пpoбилиcь-тaки к бapoкaмepe…

Πoтoм был гocпитaль. Β пaлaту к Κубынину пpихoдили мaтpocы, oфицepы, мeдcecтpы, coвceм нeзнaкoмыe люди; пoжимaли pуку, блaгoдapили зa cтoйкocть, зa выдepжку, зa cпaceнных мaтpocoв, дapили цвeты, нecли винoгpaд, дыни, apбузы, мaндapины. Этo в oктябpьcкoм-тo Βлaдивocтoкe! Πaлaту, гдe лeжaл Κубынин, в гocпитaлe пpoзвaли «цитpуcoвoй»…

Сepгeй Κубынин coвepшил в cвoeй жизни, пo мeньшeй мepe, тpи пoдвигa. Πepвый, oфицepcкий, кoгдa вoзглaвил уцeлeвший экипaж нa зaтoнувшeй пoдвoднoй лoдкe; втopoй – гpaждaнcкий, кoгдa, cпуcтя гoды, cумeл дoбитьcя, чтoбы нa Μopcкoм клaдбищe Βлaдивocтoкa был пpивeдeн в пopядoк зaбpoшeнный мeмopиaл пoгибшим мopякaм «С-178». Ηaкoнeц, тpeтий, чиcтo чeлoвeчecкий пoдвиг – oн взял нa ceбя зaбoту oб ocтaвшихcя в живых cocлуживцaх.

Сeгoдня им ужe нeмaлo лeт, и тa пepeдpягa, co вceми ee мeдицинcкими пocлeдcтвиями, удapилa пo opгaнизму caмым coкpушитeльным oбpaзoм. Бывшиe мaтpocы и cтapшины oбpaщaютcя к нeму кaк к cвoeму пoжизнeннoму кoмaндиpу, кoтopoму вepили тoгдa, у cмepтнoй чepты, кoтopoму вepят и ceгoдня, знaя, чтo тoлькo oн и никтo дpугoй cпaceт их oт бeздушия и пpoизвoлa вoeнкoмaтcких и мeдицинcких чинoвникoв. И oн cпacaeт их, пишeт пиcьмa в выcoкиe инcтaнции, хлoпoчeт, и… зacтaвляeт-тaки гocудapcтвo дeлaть тo, чтo oнo oбязaнo дeлaть бeз дoпoлнитeльных вoззвaний к пpeзидeнту и выcшeй cпpaвeдливocти.

Сeгoдня, ocoбeннo пocлe тpaгeдий aтoмных пoдвoдных лoдoк «Κoмcoмoлeц» и «Κуpcк», cтaлo яcнo – тo, чтo coвepшили кaпитaн-лeйтeнaнты Сepгeй Κубынин eгo мeхaник Βaлepий Зыбин в oктябpe 1981 гoдa, нe удaлocь пoвтopить никoму. Рaзвe чтo кaпитaну 1 paнгa Ηикoлaю Сувopoву, opгaнизoвaвшeму выхoд cвoeгo экипaжa из зaтoплeннoгo aтoмoхoдa «Κ-429».

Ηaгpaднoй лиcт нa звaниe Γepoя Рoccии, пoдпиcaнный видными aдмиpaлaми нaшeгo флoтa, включaя бывшeгo Γлaвкoмa ΒΜΦ СССР aдмиpaлa флoтa Βлaдимиpa Чepнaвинa, тaк и ocтaлcя пoд cукнoм у чинoвникoв Ηaгpaднoгo oтдeлa…

Сeгoдня мaлo ктo знaeт oб этoм пoдвигe… И, тeм нe мeнee, мы пoмним cвoих гepoeв. Μы знaeм Сepгeя Κубынинa! Ηынe нaш Γepoй cлужит в ΜЧС, нeceт cвoи вaхты в дoлжнocти oпepaтивнoгo дeжуpнoгo ΜЧС Югo-Зaпaднoгo oкpугa Μocквы. Он пo-пpeжнeму ocтaeтcя Спacaтeлeм в пoлнoм cмыcлe этoгo cлoвa!

Такие строили дороги и мосты,
Каналы рыли, шахты и траншеи.
Всегда в грязи, но души их чисты.
Навеки жилы напряглись на шее.

Что за манера – сразу за наган?!
Что за привычка – сразу на колени?!
Ушел из жизни Маяковский-хулиган,
Ушел из жизни хулиган Есенин.

Чтоб мы не унижались за гроши,
Чтоб мы не жили, мать, по-идиотски,
Ушел из жизни хулиган Шукшин,
Ушел из жизни хулиган Высоцкий.

Мы живы, а они ушли Туда,
Взяв на себя все боли наши, раны.
Горит на небе новая звезда –
Ее зажгли, конечно, хулиганы.
________________________________

Валентин Гафт

Иван Ефремов. 1971 год.

Дело в том, что с точки зрения элит и истеблишментов и гуманитарных классов окружающего мира мы с вами – просто читеры.

То есть представьте: в каких-нибудь героях меча и магии все потеют, парятся, развивают замки, захватывают и теряют шахты, отбивают друг у друга сторожку лесника, меняют по выгодным-невыгодным курсам кристаллы на дрова, дрочат на то, что вот-вот и у них будут монстры четвёртого уровня, вот только чёрт, где на их производство столько серы взять.

А кто-нибудь, подлец, нашёл пару профильных артефактов, прокачал себе некромантию и телепортацию и теперь ходит с армией самовосстанавливающихся королевских личей, вынося утопии драконов и навешивая на себя обереги от всех видов магии, и хрен ты ему что сделаешь. Хотя у него и замки развиты кое-как, и серы нет, но попробуй к нему сунься.

Россия что в западной, что в восточной историософии – это вот такой читер.

Климат дрянь, расстояния огромные, народу – как для такой территории – мало. Чем занималась, пока все остальные друг друга уже вовсю завоёвывали и резали и спорили об идеальном государстве – неизвестно. Позавчера буквально, тысячу лет назад, Россия возникла у себя там на севере и давай потихоньку всех выносить. К ней пару-тройку раз совались приличные люди – и почему-то выгребали. Хотя у неё ни культуры настоящей не было, ни цивилизации, и она вечно во всём остстаёт: у всех уже буржуазные общества, а у русских крепостничество. У всех уже марксизм – у русских самодержавие, у всех уже фашизм – у русских марксизм, у всех уже средний класс, фрейдизм, христианские ценности, Сартр, Голливуд и рок-н-ролл – у русских Зыкина, скукота и дефицит, у всех уже феминизм, веганизм, тесла и грета – у русских христианство, ВАЗ и запрет гей-пропаганды.

Но при этом хрен их демократизируешь, потому что они себе трансгендеров и веганских лесбосепаратисток развивать не стали, а прокачали только ядерное оружие, энергетику и сельское хозяйство.

А культуры по-прежнему нет: фильмы у них говно, попса буээ, ни комиксов, ни аниме, ни модных книг, ни ярких модных учений, сидят качают всё чужое, причём зачастую пиратское, сами смотрят и медведям своим показывают, паразиты.

И когда все приличные державы сошлись в цивилизованной грызне из-за делёжки колоний и священного права на спекуляции – русские, жуя бублик, поглядывают из-под Полярной Звезды и спрашивают, кому укольчик сделать.

Геймеры, глядя на такое, обычно начинают визжать и разбивать клавиатуры об мониторы.

Что мы, собственно, и видим.

[Орда] – родная, злобная, твоя

Есть особенные. Описав такого персонажа, которого не бывает в жизни, какие не выживают в социуме, для которых ограничения сложнее любых общепринятых. Эти люди живут. Так как написали.

Да, вы можете возразить, что это преувеличение. Что в реальности Командор не создал Командорского движения, пронизывающего все миры. Что отряд “Каравелла” – не всем хорош и, как говорят ныне, “не всем зашло”.

Суть его Командорства – не в конкретных удачах и деталях.

Нет единственно верного Слова. Нет тех конретных слов, которые могли бы стать Символом Веры. Он каждый раз находил новые слова. И шёл дальше.

На станции Мост или в Безлюдных пространствах. На грани Великого Кристалла. По настоящему. Искренне.

Жить.

там

страницы на rusf.ru

В самом деле, сегодняшние монархисты и всякие разные антисоветчики разными способами пытаются доказать, какой огромной и трагической ошибкой была Октябрьская революция в России и вообще СССР, какую страну потеряли и.т.д. и и.т.п.
В этой связи, очень интересно мнение (из книги воспоминаний) представителя именно того царского дома Романовых – Великого князя Александра Михайловича:

….Мне пришло в голову, что, хотя я и не большевик, однако не мог согласиться со своими родственниками и знакомыми и безоглядно клеймить все, что делается Советами только потому, что это делается Советами. Никто не спорит, они убили трех моих родных братьев, но они также спасли Россию от участи вассала союзников.

Некогда я ненавидел их, и руки у меня чесались добраться до Ленина или Троцкого, но тут я стал узнавать то об одном, то о другом конструктивном шаге московского правительства и ловил себя на том, что шепчу: “Браво!”. Как все те христиане, что “ни холодны, ни горячи”, я не знал иного способа излечиться от ненависти, кроме как потопить ее в другой, еще более жгучей. Предмет последней мне предложили поляки.

Когда ранней весной 1920-го я увидел заголовки французских газет, возвещавшие о триумфальном шествии Пилсудского по пшеничным полям Малороссии, что-то внутри меня не выдержало, и я забыл про то, что и года не прошло со дня расстрела моих братьев. Я только и думал: “Поляки вот-вот возьмут Киев! Извечные враги России вот-вот отрежут империю от ее западных рубежей!”. Я не осмелился выражаться открыто, но, слушая вздорную болтовню беженцев и глядя в их лица, я всей душою желал Красной Армии победы.

Не важно, что я был великий князь. Я был русский офицер, давший клятву защищать Отечество от его врагов. Я был внуком человека, который грозил распахать улицы Варшавы, если поляки еще раз посмеют нарушить единство его империи. Неожиданно на ум пришла фраза того же самого моего предка семидесятидвухлетней давности. Прямо на донесении о “возмутительных действиях” бывшего русского офицера артиллерии Бакунина, который в Саксонии повел толпы немецких революционеров на штурм крепости, император Николай 1 написал аршинными буквами: “Ура нашим артиллеристам!”.

Сходство моей и его реакции поразило меня….
Мне было ясно тогда, неспокойным летом двадцатого года, как ясно и сейчас, в спокойном тридцать третьем, что для достижения решающей победы над поляками Советское правительство сделало все, что обязано было бы сделать любое истинно народное правительство. Какой бы ни казалось иронией, что единство государства Российского приходится защищать участникам 3 Интернационала, фактом остается то, что с того самого дня Советы вынуждены проводить чисто национальную политику, которая есть не что иное, как многовековая политика, начатая Иваном Грозным, оформленная Петром Великим и достигшая вершины при Николае 1: защищать рубежи государства любой ценой и шаг за шагом пробиваться к естественным границам на западе!

В двадцатые годы я не отваживался заглядывать столь далеко. Тогда я был озабочен сугубо личной проблемой. Я видел, что Советы выходят из затянувшейся гражданской войны победителями. Я слышал, что они все меньше говорят на темы, которые занимали их первых пророков в тихие дни в “Кафе де Лила”, и все больше о том, что всегда было жизненно важно для русского народа как единого целого. И я спрашивал себя со всей серьезностью, какой можно было ожидать от человека, лишенного значительного состояния и ставшего свидетелем уничтожения большинства собратьев: “Могу ли я, продукт империи, человек, воспитанный в вере в непогрешимость государства, по-прежнему осуждать нынешних правителей России?”

Ответ был и “да” и “нет”. Господин Александр Романов кричал “да”. Великий князь Александр говорил “нет”. Первому было очевидно горько. Он обожал свои цветущие владения в Крыму и на Кавказе. Ему безумно хотелось еще раз войти в кабинет в своем дворце в С-Петербурге, где несчетные книжные полки ломились от переплетенных в кожу томов по истории мореплавания и где он мог заполнить вечер приключениями, лелея древнегреческие монеты и вспоминая о тех годах, что ушли у него на их поиски.

К счастью для великого князя, его всегда отделяла от господина Романова некая грань. Обладатель громкого титула, он знал, что ему и ему подобным не полагалось обладать широкими познаниями или упражнять воображение, и поэтому при разрешении нынешнего затруднения он не колебался, поскольку попросту обязан был положиться на свою коллекцию традиций, банальных по сути, но удивительно действенных при принятии решений. Верность родине. Пример предков. Советы равных. Оставаться верным России и следовать примеру предков Романовых, которые никогда не мнили себя больше своей империи, означало допустить, что Советскому правительству следует помогать, не препятствовать его экспериментам и желать успеха в том, в чем Романовы потерпели неудачу.

Оставались еще советы равных. Как это ни покажется невероятным, я нашел понимание и поддержку в лице одного европейского монарха, известного проницательностью своих суждений.

– Окажись вы в моем положении, – спросил я его напрямик, – позволили бы вы своей личной обиде и жажде мщения заслонить заботу о будущем вашей страны?

Вопрос заинтересовал его. Он все серьезно взвесил и предложил мне перефразировать вопрос.

– Давайте выразим это иначе, – сказал он, словно обращался к совету министров. – Что гуще: кровь или то, что я назвал бы “имперской субстанцией”. Что дороже: жизнь ваших родственников или дальнейшее воплощение имперской идеи? Мой вопрос – это ответ на ваш. Если то, что вы любили в России, сводилось единственно к вашей семье, то вы никогда не сможете простить Советы. Но если вам суждено прожить свою жизнь, подобно мне желая сохранения империи, будь то под нынешним знаменем или под красным флагом победившей революции – то зачем колебаться? Почему не найти в себе достаточно мужества и не признать достижения тех, кто сменил вас?

….

Еще более жаркие дебаты ожидали меня в Клубе Армии и Флота (в США). Его руководство считало само собой разумеющимся, что я буду проклинать Советскую Россию и предскажу неминуемый крах пятилетнему плану. От этого я отказался. Ничто не претит мне больше, нежели тот спектакль, когда русский изгнанник дает жажде возмездия заглушить свою национальную гордость. В беседе с членами Клуба Армии и Флота я дал понять, что я прежде всего русский и лишь потом великий князь. Я, как мог, описал им неограниченные ресурсы России и сказал, что не сомневаюсь в успешном выполнении пятилетки.

– На это может уйти, – добавил я, – еще год-другой, но если говорить о будущем, то этот план не просто будет выполнен – за ним должен последовать новый план, возможно, десятилетний или даже пятнадцатилетний. Россия больше никогда не опустится до положения мирового отстойника. Ни один царь никогда не смог бы претворить в жизнь столь грандиозную программу, потому что его действия сковывали слишком многие принципы, дипломатические и прочие. Нынешние правители России – реалисты. Они беспринципны – в том смысле, в каком был беспринципен Петр Великий. Они так же беспринципны, как ваши железнодорожные короли полвека назад или ваши банкиры сегодня, с той единственной разницей, что в их случае мы имеем дело с большей человеческой честностью и бескорыстием.

Так получилось, что за столом председателя, прямо рядом со мной, сидел генерал ***, потомок знаменитого железнодорожного магната и член советов правления полсотни корпораций. Когда под звуки весьма нерешительных аплодисментов я закончил, наши глаза встретились.

– Странно слышать такие речи от человека, чьих братьев расстреляли большевики, – сказал он с нескрываемым отвращением.

– Вы совершенно правы, генерал, – ответил я, – но, в конце концов, мы, Романовы, вообще странная семья. Величайший из нас убил собственного сына за то, что тот попытался вмешаться в выполнение его “пятилетнего плана”.

Какое-то мгновение он молчал, затем попытался уйти от темы:

– Но что бы вы нам посоветовали предпринять, чтобы оградить себя от этой опасности?

– Честно говоря, не знаю, – сказал я. – Да и потом, генерал, это взгляд с вашей колокольни. Я русский, разве не видите.

Что же до остальных членов Клуба Армии и Флота, то я должен честно признать, что, когда первое потрясение прошло, они обступили меня, жали руку и хвалили за “искренность” и “мужество”.

– Знаете, что вы сегодня натворили? – спросил президент клуба, когда я собрался уходить. – Вы сделали из меня почти что большевика….

И, согласитесь, очень смешно и нелепо, на фоне этого мнения, выглядят рассуждения современных монархистов и им подобных.

Жанна Егоркина

«Она в полном забвении и нищете в Старом Крыму проживает. Иногда ко мне приезжает. Дружить мы не дружим. Она всех чурается. Но, мы общаемся, как два старых беззубых крокодила. Когда-то Нина красавицей была. Сильфида», – говорила вдова Макса Волошина Мария.

Сильфида… Наяда… Ассоль… Для бегущих не по волнам, а по земле людей Ассоль, благодаря кинематографу, это юное прелестное существо, очаровательная Анастасия Вертинская. И кто же узнает её в измученной старухе? Кто догадается, что у чудной сказки продолжением была – жизнь? И жизнь эта прошла не в стране любви, но в стране ненависти…

Нина Николаевна Миронова с отличием окончила гимназию и Бестужевские курсы, работала сестрой милосердия в госпитале в годы Великой войны. Эта война унесла жизнь её первого мужа, погибшего на фронте в 1915 году…

А два года спустя она встретила своего капитана Грея…

Александр Степанович Гриневский был к тому времени уже известным литератором. Александром Грином… Впрочем, известность, его была не только литературной. Три ареста, участие в революционной деятельности. «Море и любовь не терпят педантов». Для Грина вся жизнь была морем, и его душа не терпела педантизма, бунтуя и ища той неведомой страны, где царствует любовь.

Революция 1917-го года не стала прологом к построению такой страны, но привела к прямо противоположному. «Ненависть есть высшая степень бесчеловечности, превращенная в страсть». Александр Степанович ощутил, что пришло на смену царскому режиму, сразу. В журнале «Новый сатирикон» и в небольшой малотиражной газете «Чёртова перечница» выходили его многочисленные заметки и фельетоны, осуждающие жестокость и бесчинства большевиков. «В моей голове никак не укладывается мысль, что насилие можно уничтожить насилием», – писал он. Журнал и газету запретили уже весной 1918 года, а Грина арестовали в четвёртый раз и едва не расстреляли… В 1919-м писатель был мобилизован в Красную армию, но тиф быстро избавил его от этой службы.

Нина стала его женой в 1921 году. «Много на свете слов на разных языках и разных наречиях, но всеми ими, даже и отдаленно, не передашь того, что сказали они в день этот друг другу». Первое время они жили в «Доме искусств» на Невском, рядом с Гумилёвым, Мандельштамом, Кавериным… Здесь, в полумраке, среди голода и холода, царивших в бывшей столице, в отчуждённости ото всех, рождалась прекрасная грёза… Позже ещё один сосед по писательскому дому, Рождественский, заметит: «Трудно было представить, что такой светлый, согретый любовью к людям цветок мог родиться здесь, в сумрачном, холодном и полуголодном Петрограде, в зимних сумерках сурового 1920 года; и что выращен он человеком внешне угрюмым, неприветливым и как бы замкнутым в особом мире, куда ему не хотелось никого впускать».

Этого угрюмого человека Нина уговорила перебраться в Крым, в Феодосию. Возможность печататься, явившаяся в период НЭПа, оказалась столь же скоротечна, сколь и сам НЭП. Издатель, начавший выпускать ПСС Грина, был арестован ГПУ… Квартиру в Феодосии пришлось продать и перебраться город Старый Крым, где жизнь была дешевле. С 1930 года советская цензура, с мотивировкой «вы не сливаетесь с эпохой», запретила переиздания Грина и ввела ограничение на новые книги: по одной в год… На заседании правления Союза советских писателей член правления Лидия Сейфуллина заявила: «Грин — наш идеологический враг. Союз не должен помогать таким писателям! Ни одной копейки принципиально!» В пенсии «врагу» было отказано. «Амба нам. Печатать больше не будут», – заключил Александр Степанович после безуспешной поездки в Москву.

Положение сложилось бедственное настолько, что супруги голодали. Грин пытался охотиться на окрестных птиц с луком и стрелами, но безуспешно… Тогда её Грей стал умирать… «Эпоха мчится мимо. Я не нужен ей — такой, какой я есть. А другим я быть не могу. И не хочу», – говорил он.

Незадолго до смерти Александр Степанович послал в Союз Писателей телеграмму: «Грин умер. Вышлите двести. Похороны». Союз расщедрился на целых 250 рублей… Их хватило на последние дни умирающего от рака писателя.

За два дня до смерти он попросил пригласить священника, исповедался и причастился. Вместе с Ниной они часто посещали церковь и особенно любили Пасху. Революция с её дьявольской жестокостью обратила Александра Степановича к вере. Когда однажды у него попросили интервью для журнала «Безбожник», Грин отказал, коротко ответив: «Я верю в Бога!» Эту веру исповедовал он в романе «Блистающий мир», написанный в первый год их совместной жизни… Советская цензуры вымарала из него ключевой эпизод, когда Руна заходит в деревенскую церковь, становится на колени перед нарисованной «святой девушкой из Назарета», рядом с которой «задумчивые глаза маленького Христа смотрели на далёкую судьбу мира» и просит Бога укрепить её веру. В ответ на мольбу девушки на картине появляется Друд и присоединяется к Христу и Мадонне…

8 июля 1932 года душа убеждённого мечтателя отлетела в чаемый им Блистающий мир, «где тихо и ослепительно»…

«Ассоль была все еще той маленькой девочкой, которая молилась по-своему, дружелюбно лепеча утром: – «Здравствуй, бог!», а вечером: – «Прощай, бог!». По ее мнению, такого короткого знакомства с богом было совершенно достаточно для того, чтобы он отстранил несчастье. Она входила и в его положение: бог был вечно занят делами миллионов людей, поэтому к обыденным теням жизни следовало, по ее мнению, относиться с деликатным терпением гостя, который, застав дом полным народа, ждет захлопотавшегося хозяина, ютясь и питаясь по обстоятельствам».

Со смертью Грея Ассоль осталась одна.

Она попыталась устроить свою жизнь вновь, выйдя замуж в третий раз, но брак вскоре распался. В это время началась война. Те, кто мог, спешно покидали Крым, страшась оккупации. Нина Николаевна сделать этого не могла. На руках у неё была умирающая мать…

При немцах она работала редактором и корректором в оккупационной газете, а затем была угнана на трудовые работы в Германию. В 1945 году Нина Николаевна оказалась в американской зоне оккупации. Она могла бы попытаться остаться на западе, но… Всё, что она любила, оставалось на востоке. Две дорогих могилы: матери и капитана Грея…

«”Э, Ассоль, – говорил Лонгрен, – разве они умеют любить? Надо уметь любить, а этого-то они не могут”. – “Как это – уметь?” – “А вот так!” Он брал девочку на руки и крепко целовал грустные глаза, жмурившиеся от нежного удовольствия».

Ассоль вернулась в Крым и была осуждена на 10 лет лагерей с конфискацией имущества «за измену Родине». Заключение отбывала на Печоре и в Астрахани… Выжить в дантовых лабиринтах ГУЛАГа помогали Нине Николаевне посылки от первой жены Грина, Веры Павловны…

А тем временем страна ненависти продолжала бороться с мечтателем о стране любви. В советской печати он был заклеймён как «космополит», чуждый пролетарской литературе, «воинствующий реакционер и духовный эмигрант». Выходили обличительные статьи, массово изымались из библиотек книги.

В Крым Ассоль вернулась в 1956 году. С трудом удалось найти ей заброшенную могилу мужа. Дом же, где он умер, занял председатель местного исполкома, обратив его в сарай и курятник…

Оттепель сняла запрет с имени Грина. Его книги вновь стали выходить. Нине Николаевне удалось добиться выселения курятника и открыть на общественных началах Музей Грина в Старом Крыму. Там она провела последние десять лет своей жизни, выживая на пенсию в 21 рубль. Местные власти категорически отказывались признать за домом Грина статус музея. «Мы за Грина, но против его вдовы. Музей будет только тогда, когда она умрёт», – прямо заявили в местном обкоме КПСС.

Ассоль умерла в юбилейном для её Грея году – 1970-м. Её единственной последней волей было упокоиться меж могил мужа и матери. Но власти Старого Крыма не разрешили исполнить воли умирающей – в стране ненависти не могла быть законом даже она.

Нину Николаевну предали земле на другом участке кладбища. Но ровно через год её друзья тайно перезахоронили её, исполнив завещание Ассоль. Через 37 лет она вновь была рядом со своим капитаном Греем, теперь уже навсегда…

«…я прихожу к той, которая ждёт и может ждать только меня, я же не хочу никого другого, кроме неё, может быть именно потому, что благодаря ей я понял одну нехитрую истину. Она в том, чтобы делать так называемые чудеса своими руками. Когда для человека главное – получать дражайший пятак, легко дать этот пятак, но, когда душа таит зерно пламенного растения – чуда, сделай ему это чудо, если ты в состоянии. Новая душа будет у него и новая у тебя».

Е. Фёдорова

Так же опубликовано

Свeтлана Кoмарова ужe мнoгo лeт живeт в Мoсквe. Успeшный бизнeс-тренер, хедхантер, карьерный консультант. А в 90-х она восемь лет работала школьной учительницей в глухих дальневосточных деревнях.

“Дальний Восток. Каждая осень неземной красоты. Золотая тайга с густо-зелеными пятнами кедров и елей, черный дикий виноград, огненные кисти лимонника, упоительные запахи осеннего леса и грибы. Грибы растут полянами, как капуста на грядке, выбегаешь на полчаса за забор воинской части, возвращаешься с корзиной грибов. В Подмосковье природа женственна, а тут — воплощенная брутальность. Разница огромна и необъяснима.

На Дальнем кусается все, что летает. Самые мелкие тварешки забираются под браслет часов и кусают так, что место укуса опухает на несколько дней. «Божья коровка, полети на небко», — не дальневосточная история. В конце августа уютные, пятнистые коровки собираются стаями как комары, атакуют квартиры, садятся на людей и тоже кусают. Эту гадость нельзя ни прихлопнуть, ни стряхнуть, коровка выпустит вонючую желтую жидкость, которая не отстирывается ничем. Божьих коровок я разлюбила в восемьдесят восьмом.

Вся кусачесть впадает в спячку в конце сентября, и до второй недели октября наступает рай на земле. Безоблачная в прямом и переносном смысле жизнь. На Дальнем Востоке всегда солнце — ливни и метели эпизодами, московской многодневной хмари не бывает никогда. Постоянное солнце и три недели сентябрьско-октябрьского рая безвозвратно и накрепко привязывают к Дальнему.

В начале октября на озерах мы празднуем День учителя. Я еду туда впервые. Тонкие перешейки песка между прозрачными озерами, молодые березы, чистое небо, черные шпалы и рельсы брошенной узкоколейки. Золото, синева, металл. Тишина, безветрие, теплое солнце, покой.

— Что здесь раньше было? Откуда узкоколейка?

— Это старые песчаные карьеры. Здесь были лагеря, — золото, синева и металл тут же меняются в настроении. Я хожу по песчаным перешейкам между отражений берез и ясного неба в чистой воде. Лагеря посреди березовых рощ. Умиротворяющие пейзажи из окон тюремных бараков. Заключенные выходили из лагерей и оставались в том же поселке, где жили их охранники. Потомки тех и других живут на одних улицах. Их внуки учатся в одной школе. Теперь я понимаю причину непримиримой вражды между некоторыми семьями местных.

В том же октябре меня уговорили на год взять классное руководство в восьмом классе. Двадцать пять лет назад дети учились десять лет. После восьмого из школ уходили те, кого не имело смысла учить дальше. Этот класс состоял из них почти целиком. Две трети учеников в лучшем случае попадут в ПТУ. В худшем — сразу на грязную работу и в вечерние школы. Мой класс сложный, дети неуправляемы, в сентябре от них отказался очередной классный руководитель. Директриса говорит, что, может быть, у меня получится с ними договориться. Всего один год. Если за год я их не брошу, в следующем сентябре мне дадут первый класс.

Мне двадцать три. Старшему из моих учеников, Ивану, шестнадцать. Два года в шестом классе, в перспективе — второй год в восьмом. Когда я первый раз вхожу в их класс, он встречает меня взглядом исподлобья. Дальний угол класса, задняя парта, широкоплечий большеголовый парень в грязной одежде со сбитыми руками и ледяными глазами. Я его боюсь.

Я боюсь их всех. Они опасаются Ивана. В прошлом году он в кровь избил одноклассника, выматерившего его мать. Они грубы, хамоваты, озлоблены, их не интересуют уроки. Они сожрали четверых классных руководителей, плевать хотели на записи в дневниках и вызовы родителей в школу. У половины класса родители не просыхают от самогона. «Никогда не повышай голос на детей. Если будешь уверена в том, что они тебе подчинятся, они обязательно подчинятся», — я держусь за слова старой учительницы и вхожу в класс как в клетку с тиграми, боясь сомневаться в том, что они подчинятся. Мои тигры грубят и пререкаются. Иван молча сидит на задней парте, опустив глаза в стол. Если ему что-то не нравится, тяжелый волчий взгляд останавливает неосторожного одноклассника.

Районо втемяшилось повысить воспитательную составляющую работы. Родители больше не отвечают за воспитание детей, это обязанность классного руководителя. Мы должны регулярно посещать семьи в воспитательных целях. У меня бездна поводов для визитов к их родителям — половину класса можно оставлять не на второй год, а на пожизненное обучение. Я иду проповедовать важность образования. В первой же семье натыкаюсь на недоумение. Зачем? В леспромхозе работяги получают больше, чем учителя. Я смотрю на пропитое лицо отца семейства, ободранные обои и не знаю, что сказать. Проповеди о высоком с хрустальным звоном рассыпаются в пыль. Действительно, зачем? Они живут так, как привыкли жить. Им не нужно другой жизни.

Дома моих учеников раскиданы на двенадцать километров. Общественного транспорта нет. Я таскаюсь по семьям. Визитам никто не рад — учитель в доме к жалобам и порке. Для того, чтобы рассказать о хорошем, по домам не ходят. Я хожу в один дом за другим. Прогнивший пол. Пьяный отец. Пьяная мать. Сыну стыдно, что мать пьяна. Грязные затхлые комнаты. Немытая посуда. Моим ученикам неловко, они хотели бы, чтобы я не видела их жизни. Я тоже хотела бы их не видеть. Меня накрывает тоска и безысходность. Через пятьдесят лет правнуки бывших заключенных и их охранников забудут причину генетической ненависти, но будут все так же подпирать падающие заборы слегами и жить в грязных, убогих домах. Никому отсюда не вырваться, даже если захотят. И они не хотят. Круг замкнулся.

Иван смотрит на меня исподлобья. Вокруг него на кровати среди грязных одеял и подушек сидят братья и сестры. Постельного белья нет и, судя по одеялам, никогда не было. Дети держатся в стороне от родителей и жмутся к Ивану. Шестеро. Иван старший. Я не могу сказать его родителям ничего хорошего — у него сплошные двойки, ему никогда не нагнать школьную программу. Вызывать его к доске без толку — он выйдет и будет мучительно молчать, глядя на носки старых ботинок. Англичанка его ненавидит. Зачем что-то говорить? Не имеет смысла. Как только я расскажу, как у Ивана все плохо, начнется мордобой. Отец пьян и агрессивен. Я говорю, что Иван молодец и очень старается. Все равно ничего не изменить, пусть хотя бы этого шестнадцатилетнего угрюмого викинга со светлыми кудрями не будут бить при мне. Мать вспыхивает радостью:
«Он же добрый у меня. Никто не верит, а он добрый. Он знаете, как за братьями-сестрами смотрит! Он и по хозяйству, и в тайгу сходить… Все говорят — учится плохо, а когда ему учиться-то? Вы садитесь, садитесь, я вам чаю налью», — она смахивает темной тряпкой крошки с табурета и кидается ставить грязный чайник на огонь.

Этот озлобленный молчаливый переросток может быть добрым? Я ссылаюсь на то, что вечереет, прощаюсь и выхожу на улицу. До моего дома двенадцать километров. Начало зимы. Темнеет рано, нужно дойти до темна.

— Светлана Юрьевна, Светлана Юрьевна, подождите! — Ванька бежит за мной по улице. — Как же вы одна-то? Темнеет же! Далеко же! — Матерь божья, заговорил. Я не помню, когда последний раз слышала его голос.

— Вань, иди домой, попутку поймаю.

— А если не поймаете? Обидит кто? — «Обидит» и Дальний Восток вещи несовместимые. Здесь все всем помогают. Убить в бытовой ссоре могут. Обидеть подобранного зимой попутчика — нет. Довезут в сохранности, даже если не по пути. Ванька идет рядом со мной километров шесть, пока не случается попутка. Мы говорим всю дорогу. Без него было бы страшно — снег вдоль дороги размечен звериными следами. С ним мне страшно не меньше — перед глазами стоят мутные глаза его отца. Ледяные глаза Ивана не стали теплее. Я говорю, потому что при звуках собственного голоса мне не так страшно идти рядом с ним по сумеркам в тайге.

Наутро на уроке географии кто-то огрызается на мое замечание.

«Язык придержи, — негромкий спокойный голос с задней парты. Мы все, замолчав от неожиданности, поворачиваемся в сторону Ивана. Он обводит холодным, угрюмым взглядом всех и говорит в сторону, глядя мне в глаза. — Язык придержи, я сказал, с учителем разговариваешь. Кто не понял, во дворе объясню».

У меня больше нет проблем с дисциплиной. Молчаливый Иван — непререкаемый авторитет в классе. После конфликтов и двусторонних мытарств мы с моими учениками как-то неожиданно умудрились выстроить отношения. Главное быть честной и относиться к ним с уважением. Мне легче, чем другим учителям: я веду у них географию. С одной стороны, предмет никому не нужен, знание географии не проверяет районо, с другой стороны, нет запущенности знаний. Они могут не знать, где находится Китай, но это не мешает им узнавать новое. И я больше не вызываю Ивана к доске. Он делает задания письменно. Я старательно не вижу, как ему передают записки с ответами.

Два раза в неделю до начала уроков политинформация. Они не отличают индийцев от индейцев и Воркуту от Воронежа. От безнадежности я плюю на передовицы и политику партии и два раза в неделю по утрам пересказываю им статьи из журнала «Вокруг света». Мы обсуждаем футуристические прогнозы и возможность существования снежного человека, я рассказываю, что русские и славяне не одно и то же, что письменность была до Кирилла и Мефодия. И про запад. Западом здесь называют центральную часть Советского Союза. Эта страна еще есть. В ней еще соседствуют космические программы и заборы, подпертые кривыми бревнами. Страны скоро не станет. Не станет леспромхоза и работы. Останутся дома-развалюхи, в поселок придет нищета и безнадежность. Но пока мы не знаем, что так будет.

Я знаю, что им никогда отсюда не вырваться, и вру им о том, что, если они захотят, они изменят свою жизнь. Можно уехать на запад? Можно. Если очень захотеть. Да, у них ничего не получится, но невозможно смириться с тем, что рождение в неправильном месте, в неправильной семье перекрыло моим открытым, отзывчивым, заброшенным ученикам все дороги. На всю жизнь. Без малейшего шанса что-то изменить. Поэтому я вдохновенно им вру о том, что главное — захотеть изменить.

Весной они набиваются ко мне в гости: «Вы у всех дома были, а к себе не зовете, нечестно». Первым, за два часа до назначенного времени приходит Лешка, плод залетной любви мамаши с неизвестным отцом. У Лешки тонкое породистое восточное лицо с высокими скулами и крупными темными глазами. Лешка не вовремя. Я делаю безе. Сын ходит по квартире с пылесосом. Лешка путается под ногами и пристает с вопросами:

— Это что?

— Миксер.

— Зачем?

— Взбивать белок.

— Баловство, можно вилкой сбить. Пылесос-то зачем покупали?

— Пол пылесосить.

— Пустая трата, и веником можно, — он тычет пальцем в фен. — А это зачем?

— Лешка, это фен! Волосы сушить!

Обалдевший Лешка захлебывается возмущением:

— Чего их сушить-то?! Они что, сами не высохнут?!

— Лешка! А прическу сделать?! Чтобы красиво было!

— Баловство это, Светлана Юрьевна! С жиру вы беситесь, деньги тратите! Пододеяльников, вон — полный балкон настирали! Порошок переводите!

В доме Лешки, как и в доме Ивана, нет пододеяльников. Баловство это, постельное белье. А миксер мамке надо купить, руки у нее устают.

Иван не придет. Они будут жалеть, что Иван не пришел, слопают без него домашний торт и прихватят для него безе. Потом найдут еще тысячу и один притянутый за уши повод, чтобы в очередной раз завалиться в гости, кто по одному, кто компанией. Все, кроме Ивана. Он так и не придет. Они будут без моих просьб ходить в садик за сыном, и я буду спокойна — пока с ним деревенская шпана, ничего не случится, они — лучшая для него защита. Ни до, ни после я не видела такого градуса преданности и взаимности от учеников. Иногда сына приводит из садика Иван. У них молчаливая взаимная симпатия.

На носу выпускные экзамены, я хожу хвостом за англичанкой — уговариваю не оставлять Ивана на второй год. Затяжной конфликт и взаимная страстная ненависть не оставляют Ваньке шансов выпуститься из школы. Елена колет Ваньку пьющими родителями и брошенными при живых родителях братьями-сестрами. Иван ее люто ненавидит, хамит. Я уговорила всех предметников не оставлять Ваньку на второй год. Елена несгибаема, ее бесит волчонок-переросток, от которого пахнет затхлой квартирой. Уговорить Ваньку извиниться перед Еленой тоже не получается:

— Я перед этой сукой извиняться не буду! Пусть она про моих родителей не говорит, я ей тогда отвечать не буду!

— Вань, нельзя так говорить про учителя, — Иван молча поднимает на меня тяжелые глаза, я замолкаю и снова иду уговаривать Елену:

— Елена Сергеевна, его, конечно же, нужно оставлять на второй год, но английский он все равно не выучит, а вам придется его терпеть еще год. Он будет сидеть с теми, кто на три года моложе, и будет еще злее.

Перспектива терпеть Ваньку еще год оказывается решающим фактором, Елена обвиняет меня в зарабатывании дешевого авторитета у учеников и соглашается нарисовать Ваньке годовую тройку.

Мы принимаем у них экзамены по русскому языку. Всему классу выдали одинаковые ручки. После того как сданы сочинения, мы проверяем работы с двумя ручками в руках. Одна с синей пастой, другая с красной. Чтобы сочинение потянуло на тройку, нужно исправить чертову тучу ошибок, после этого можно браться за красную пасту. Один из парней умудрился протащить на экзамен перьевую ручку. Экзамен не сдан — мы не смогли найти в деревне чернил такого же цвета. Я рада, что это не Иван.

Им объявляют результаты экзамена. Они горды. Все говорили, что мы не сдадим русский, а мы сдали! Вы сдали. Молодцы! Я в вас верю. Я выполнила свое обещание — выдержала год. В сентябре мне дадут первый класс. Те из моих, кто пришел учиться в девятый, во время линейки отдадут мне все свои букеты.

Начало девяностых. Первое сентября. Я живу уже не в той стране, в которой родилась. Моей страны больше нет.

— Светлана Юрьевна, здравствуйте! — меня окликает ухоженный молодой мужчина. — Вы меня узнали?

Я лихорадочно перебираю в памяти, чей это отец, но не могу вспомнить его ребенка:

— Конечно узнала, — может быть, по ходу разговора отпустит память.

— А я вот сестренку привел. Помните, когда вы к нам приходили, она со мной на кровати сидела?

— Ванька! Это ты?!

— Я, Светлана Юрьевна! Вы меня не узнали, — в голосе обида и укор. Волчонок-переросток, как тебя узнать? Ты совсем другой.

— Я техникум закончил, работаю в Хабаровске, коплю на квартиру. Как куплю, заберу всех своих.

Он вошел в девяностые как горячий нож в масло — у него была отличная практика выживания и тяжелый холодный взгляд. Через пару лет он действительно купит большую квартиру, женится, заберет сестер и братьев и разорвет отношения с родителями. Лешка сопьется и сгинет к началу двухтысячных. Несколько человек закончат институты. Кто-то переберется в Москву.

— Вы изменили наши жизни.

— Как?

— Вы много всего рассказывали. У вас были красивые платья. Девчонки всегда ждали, в каком платье вы придете. Нам хотелось жить как вы.

Как я. Когда они хотели жить как я, я жила в одном из трех домов убитого военного городка рядом с поселком леспромхоза. У меня был миксер, фен, пылесос, постельное белье и журналы «Вокруг света». Красивые платья я шила вечерами на подаренной бабушками на свадьбу машинке.

Ключом, открывающим наглухо закрытые двери, могут оказаться фен и красивые платья. Если очень захотеть”.

Светлана Комарова

Максим Горький, «Н. А. Бугров».

Любовь моя великая.
Россия негасимая.

– Ты слышал, как актеры читают «Осенний крик ястреба»? Жуть!
Наверное, ангелы, глядя на них с небес, непристойно ржут,
Распугивая оказавшиеся поблизости безгрешные души,
Крысы в ужасе бросаются под колеса и дохнут на мостовой,
Товарищи из Наркомпроса, заслышав актерский вой,
Заряжают наган, протирают орден, портупею затягивают потуже.

Среди актеров, известное дело, талантливые есть и бездарные есть,
Безрукие и сухорукие. Но едва лишь они пытаются влезть
На этот «Осенний крик ястреба», чуть валят его на татами –
Свершается необъяснимое: всех под одну гребенку гребя,
Является шестикрылая тварь, заставляет их позабыть себя
И жало заменяет замершими, хотя мускульно и развитыми устами.

Актеры читают – извиваясь, пульсируя, замерев столбом.
Однако их ястреб не взлетает, не растворяется в воздухе голубом –
Река течет от истока к устью, вовеки не двинуться вспять ей –
Но каждый третий припудривается музычкой, будто это что даст,
А каждый второй разводит в стороны руки, точно гимнаст,
С намеком, кто попроще – на крылья, кто посложней – на распятье.

И все же весь этот грим, маскировка немощи, лак для морщин –
Всего лишь попытка создать впечатленье, что гений неистощим;
На деле яичко разбилось, репка сгнила, корыто – и то раскололось.
И что доводит сперва до рвоты, потом до судорог и паралича –
Так это задорный, натренированный, эротичный, как ча-ча-ча,
Срезающий заживо все поэтические шероховатости голос, –

Говорю я Мише. Миша таращится и выпаливает в ответ:
　　　　　　　　　　　　　　　　　　　　　　　　　　　– Идиот!
Ты видел, как мощно читает та, как восхитительно декламирует тот?
Высочайшее мастерство! Филигранная сценическая работа!
Меня погрузило в такие глубины, что я не на раз отвис.
И публика восемнадцатикратно вызывала чтецов на бис,
И критика всюду торжественно провозглашала, что это что-то!

– Они ж ничего не понимают, – горячусь, – все эти твои друзья!
«Осенний крик ястреба» в принципе вслух прочитать нельзя,
Не разрушив авторскую просодию, не сломав метрическую структуру.
На свете куча стихов – приходуй взахлеб хоть все подряд!
– Да ты же даже не знаешь, что по этому поводу говорят
Режиссеры…
　　　　　　– Они дураки!
　　　　　　　　　　　　　– Педагоги…
　　　　　　　　　　　　　　　　　　　– Набитые дуры!

Тут Миша издает призывный клич, точнее воинственный рев,
И на этот рев выползает изо всех щелей, закоулков, углов,
Наверное, труппы две отборных актеров. Одновременно
Бросаются ко мне, окружают, вяжут и, лишнего не говоря,
Тащат на сцену, оформленную в виде жертвенного алтаря,
Где высится статуя уродливой, лишенной талии Мельпомены.

Им все едино: дурацкий ли фарс, заправский ли суд –
Скачут на звонких своих котурнах, рогатыми головами трясут –
К финальной реплике, по большому счету, выводит любая кривая.
Торчу под крашеным сводом купола, воздух в охапке держу на весу,
Пытаюсь крикнуть оттуда, хотя и знаю, что ни звука не произнесу,
Черный рот, как загнутый книзу клюв, беспомощно разевая.

Дмитрий Коломенский

Около года флаг несуществующей уже страны реял над орбитальной станцией.
Со временем он стал разрушаться: сказывались резкие перепады температуры, радиация, космическая пыль и от флага осталось две нитки…Флаг растворился в вечности. Вместе с великой страной, открывшей миру путь к звездам.

А может быть, это к лучшему? Он не был, как в Кремле, спущен и навечно остался на орбите.

Стреляла 314 раз на дистанцию 1280 м.

В связи с переходом на нарезное оружие, изготовление было остановлено. Было сделано две пушки. Одна отправлена заказчику на барже и пропала. Эта находится на территории артиллерийского музея завода, где и была изготовлена.

И хотя случившееся произошло в городе Грязовце Вологодской губернии, слушание дела проходило в Череповецком окружном суде Новгородской губернии, что бы избежать предвзятости со стороны присяжных.

Для защиты подсудимого прибыл один из лучших адвокатов России – Бобрищев-Пушкин. Интересы семьи погибшего представлял петербургский присяжный поверенный Котлецов. У последнего была очень своеобразная репутация. Говорили, что он берется за любые дела. А некоторые остряки переиначивали его фамилию, заменяя первую и третью буквы…

Из-за опоздания адвокатов слушание дела затягивалось. За это время публика успела обменяться впечатлениями и разделиться на партии – противников и сторонников подсудимого генерала…

Генерал-лейтенант Николай Константинович Левашов происходил из старинного дворянского рода. Его семья владела землей в Вологодском и Грязовецком уездах. Члены этой семьи неоднократно избирались предводителями дворянства не только в уезде, но и в губернии. Сам генерал, прослуживший «царю и отечеству» более тридцати лет, вышел в отставку и вернулся в родные края. А так как он был человеком либеральных (даже левых) взглядов, то очень активно стал сотрудничать с местным земством. А в 1909 году его избирают председателем Грязовецкой земской управы. На тот момент, когда отставной генерал принимал дела, в казне управы не было ни копейки. Благодаря активности нового председателя уже в скором времени земство начинает становиться на ноги. Появились деньги на ремонт земских школ, покупку медикаментов для больницы и так далее. К слову, здания некоторых земских больниц и школ, отстроенных во времена Левашова, сохранились и до сей поры.

В числе подчиненных Левашова оказался и корнет запаса Виктор Шпанов. Человек молодой и очень амбициозный, Шпанов некогда служил в кавалерии. Но выше звания корнета, соответствующего армейскому прапорщику (по нашему – младшему лейтенанту) не продвинулся. Возможно, что фортуна улыбнулась бы ему на ниве земской деятельности. Но, увы. Члены земства избрали председателем управы не его, а более старшего и опытного Левашова. Не исключено, что в выборе сыграли свою роль и родственные связи, и генеральский чин. Шпанов затаил обиду, которая в конце-концов проявилась и привела к трагедии…

10 октября 1910 года уездный город Грязовец принимал Вологодского губернатора А.И.Шрамова. После протокольных мероприятий – посещение учебных заведений, больницы и прочего, в честь губернатора был дан торжественный ужин. Банкет проходил в доме Городского головы – А.П. Морозова. На ужин были приглашены первые лица города – предводитель уездного дворянства Владимир Левашов (родной брат генерала), сам генерал, а также судья, директор гимназии и так далее. Необходимо отметить, что по самолюбию Шпанова вновь был нанесен удар. Еще накануне приезда губернатора всем вышеупомянутым лицам были разосланы персональные приглашения. А вот о Шпанове вспомнили только перед самым ужином. Впрочем, за ним был отправлен нарочный. Тем не менее, экс – корнет воспринял это как очередную обиду.

Во время ужина между Левашовым и Шпановым произошла ссора. Подробностей ссоры почти никто не знал. Знали только, что юноша ударил генерала по лицу и ушел прочь. В свою очередь, оскорбленный Левашов взял револьвер, пошел к обидчику и застрелил того прямо на крыльце собственного дома, а не в станционном буфете, как об этом трезвонили репортеры.

Вот так (или примерно так) объясняли сведущие люди подробности происшествия. И все ждали начала заседания, что бы узнать подробности.

И вот, наконец, в 11 часов прибыли присяжные поверенные или, говоря современным языком, адвокаты. Заседание началось.

Первым делом председательствующий Ростиславов проверил присутствие (а мы сказали бы «явку»!) свидетелей. Обнаружив, что один из них отсутствует по неуважительным причинам, судья немедленно вынес вердикт о штрафе в 76 рублей. Для сравнения – жалованье полковника в те времена было равно 54 рубля в месяц. При стоимости обеда в лучшем ресторане Москвы в полтора рубля, на 76 рублей можно было скромно прожить три месяца семьей из трех человек. Так, что не случайно российская дореволюционная Фемида считалась образцовой. Уважение к судопроизводству подкреплялось не только моральными, но и материальными факторами…

Далее начался допрос обвиняемого и свидетелей. На вопрос председательствующего: «Признаете ли Вы себя виновным?», Левашов категорично ответил: « Нет!»

Из выступлений свидетелей складывалась следующая картина происшествия.

После ужина, когда присутствующие из столовой перешли в гостиную, к Левашову подошел Шпанов и заявил, что все бумаги, которые пишет секретарь земской управы, составлены очень дурно.

– Бумаги подписываю я, следовательно, они идут от меня, – парировал председатель земства.

– А все-таки Ваши бумаги дурацкие, – выкрикнул корнет.

– Вы не умеете себя сдерживать, – спокойно ответил отставной генерал и вышел.

Казалось бы – чего обидного сказал Левашов? Напротив, он, будучи уже немолодым, по сравнению с Виктором Шпановым, человеком, проявил изрядную выдержку. Заметим, что Николай Константинович был старше не только по возрасту и званию, но и по служебному положению. Было бы понятно, если бы отставной генерал накричал на подчиненного, затопал ногами. Классика. Но Левашов уходит от скандала.

Что должен сделать нормальный человек на месте корнета? Наверное, уехать домой. А на следующий день придти к начальнику и извиниться. А что бы это не выглядело как подхалимаж, то после извинения подать в отставку. В крайнем случае, пояснить генералу, что готов дать удовлетворение. Согласно указа Александра III дуэли в офицерской среде были официально разрешены.

Шпанов же пошел к хозяину дома и потребовал, чтобы тот повлиял на Левашова. С точки зрения корнета, именно генерал-лейтенант нанес ему оскорбление. Удивленный хозяин, присутствовавший при ссоре, пытался объяснить гостю его неправоту. Еще более разобиженный молодой человек нашел генерала и ударил его в лицо. Не удовольствовавшись этим, Шпанов пытался выхватить револьвер, но был остановлен присутствующим в комнате священником отцом Павлом. После всего сделанного Виктор выбежал из дома.

Можно представить, что творилось в доме бедного Городского головы! Как вспоминали свидетели, сам генерал словно окаменел. Его родной брат – предводитель уездного дворянства бился в истерике и кричал, что такого оскорбления роду Левашовых не наносилось никогда! Грозился, что пойдет и вызовет корнета на дуэль. Часть гостей поспешила разбежаться, что бы побыстрее рассказать о скандале родственникам и знакомым. Казалось, только губернатор не потерял присутствия духа. Прежде всего, он поинтересовался, насколько пьян был Шпанов. Услышав, что тот был трезв, приказал отправить на квартиру корнета исправника и двух полицейских, что бы они доставили обидчика обратно. Губернатор хотел лично потребовать у Виктора Шпанова объяснения и извинений перед Левашовым.

Полицейские, посланные за обидчиком, вернулись ни с чем. Того дома не оказалось. Позже было установлено, что он зашел к своей подруге Екатерине Лавровой. Посидел у нее немного и пошел к себе. Женщина пыталась оставить его ночевать, но Виктор отказался. Он считал, что Левашов пришлет к нему секундантов.

В это время прилюдно оскорбленный и униженный генерал, не говоря никому ни слова, пошел искать обидчика. В его кармане, в отличие от отставного корнета, револьвера не было. Пришлось зайти домой, а уже потом идти к дому Шпанова, где генерал и увидел Виктора стоящим на крыльце. Председатель земской управы не стал требовать объяснений, извинений. Он просто выстрелил…

После убийства генерал-лейтенант Левашов пошел к уездному исправнику, отдал тому орудие убийства и сообщил о содеянном.

Николай Константинович был немедленно взят под стражу и препровожден в Грязовецкую уездную тюрьму. Потом был переведен в Вологодскую губернскую тюрьму и определен в камеру предварительного заключения. Там он находился более года – с октября 1910 по декабрь 1911 гг. Именно столько времени длилось следствие. А уж, сколько радости оно доставило газетчикам!Об этом деле писала не только местная пресса, но и московская и санкт-петербургская. Да уж, не часто генералы (пусть и отставные!) становились «героями» подобных историй. Кроме того, этот случай стал прекрасным поводом позлорадствовать противникам земского самоуправления. Как же – председатель земской управы застрелил своего подчиненного! Куда катимся, господа?!

Во время слушания дела, которое длилось несколько дней, перед судом выступило множество людей. Свидетели, эксперты, родственники. Их внимательно слушали и судьи и присяжные заседатели.

Во время слушания дела публика была очень растрогана выступлением отца покойного Шпанова. Шпанов-старший рассказал суду о том, каким добрым и замечательным человеком был его покойный сын. В его изложении Левашов выступал каким-то монстром, который третировал его сына и постоянно придирался к нему. Кроме того, генерал был невеждой. После своего прибытия с военной службы он не считал нужным нанести визит уважаемым людям города Грязовца. Заверения же Левашова о том, что ему просто некогда было наносить визиты из-за большой загруженности на посту председателя земской управы, он посчитал отговоркой.

Присяжный поверенный Котлецов, представлявший интересы вдовы Шпанова, живописно описал тяготы молодой женщины, которая осталась без любимого мужа. А так как она лишилась средств к существованию, то было бы нелишним взыскать с генерала энную сумму средств, равную стоимости его Грязовецкого имения. Впрочем, в качестве морального ущерба, бедная вдова готова получить и само имение. Правда, на вопрос судей о том, почему при жизни мужа супруга проживала в Санкт-Петербурге, Котлецов ответил о том, что в наше время жить вместе совсем необязательно. Он также апеллировал к общественному мнению с таким тезисом: «Если все генералы начнут стрелять, то нам, простым обывателям, житья не будет!»

Казалось бы, мнение господ присяжных, чрезвычайно гордых собой, склонялось против Николая Константиновича. Еще немного и они отправятся в совещательную комнату. А уж если вынесут вердикт «Виновен!», то судьи за умышленное убийство определят отставному генералу, самое малое, лет шесть каторжных работ. Именно такое наказание требовал обвинитель – товарищ (т.е. заместитель) окружного прокурора М.И.Пеняков. А газетчики, представляющие российскую общественность будут говорить о том, что перед нашим законом все равны!

И, когда всем сочувствующим генералу стало казаться, что печальный конец неминуем, защитник подсудимого Бобрищев-Пушкин предложил заслушать еще одного свидетеля. Этот свидетель, по мнению защиты, может рассказать о личных качествах обвиняемого, так как он длительное время был непосредственным начальником Левашова.

Ни у судей, ни у обвинения не нашлось аргументов для отказа. Действительно, во все времена у судейских, говоря официальным языком, было очень важно выяснить характеризующие данные обвиняемого.

На свидетельское место поднялся совсем седой старик в генеральском мундире. Далеко не все присутствующие разбирались в генеральских чинах, поэтому было объявлено, что свидетелем защиты выступит генерал от инфантерии Г.Д.Рыльке. К сожалению, мне известны только инициалы.

Что такое генерал от инфантерии? Если говорить современным языком, то это генерал армии. Даже сегодня, когда количество генералов увеличивается с каждым днем, генерал армии – явление редкое. Это либо начальник Генерального штаба, либо заместитель министра обороны. В крайнем случае – главнокомандующий какого-либо рода войск. Плюс, генералы, находящиеся в запасе и отставке. А в Российской империи в те времена полных генералов было всего 15 человек!

Генерал Рыльке сообщил, что он знаком с Николаем Константиновичем со времен русско-турецкой войны. Тридцать три года назад двадцатилетний поручик Левашов служил вместе с полковником Рыльке в военной контрразведке. А много позже, полковник Левашов сменил генерал-майора Рыльке на посту военного прокурора города Одессы. Он знает подсудимого как исключительно порядочного человека и офицера, которому присуще главное чувство – чувство чести. И то, что он застрелил своего обидчика, лишь дополняет это. Любой офицер должен постоять за свою честь.

Генералу был задан каверзный вопрос: «А что делать, если у офицера нет с собой оружия?», на что последовал незамедлительный ответ:

– Если в момент нанесения оскорбления у офицера нет оружия – то он может взять его и наказать обидчика. Если бы генерал-лейтенант Левашов стерпел нанесенное ему оскорбление, то волей государя императора с него был бы снят мундир с лишением всех чинов и наград.

И публика, и судьи были в некотором замешательстве. Казалось бы, военный юрист должен был выступить против смертоубийства.

Разрешая это недоумение, генерал Рыльке заявил, что суд вправе осудить за убийство подданного Российской империи Левашова по законам империи, но не вправе судить офицера, который защищал свою честь.

С этими словами генерал от инфантерии занял свое место в зале.

После выступления Рыльке должен был выступать представитель защиты. Но господин Бобрищев-Пушкин заявил о том, что все, что можно было сказать, уже сказано.

Присяжные удались в совещательную комнату. В зале наступила тишина. Присутствующие не знали – сколько времени понадобиться для решения. Многие считали, что будет вердикт – «Виновен, но заслуживает снисхождения!»

Действительно – какой еще мог быть вердикт? Да, генерал защищал свою честь. Но он убил человека. Следовательно – он убийца и преступник.

На удивление зала, совещание было недолгим. Мнение господ присяжных заседателей, среди которых были череповецкие лавочники, крестьяне и ремесленники было единодушным – НЕВИНОВЕН!

Поют:

Лейте масло по мёрзлой земле,
Усеянной грудами тел.
Долго мучились – пусть отдохнут в тепле…
А кто бы потом горел, господа,
Кто б на костре горел?

Мир вам, вежливые господа, пусть не снятся вам страшные сны —
Ведь ни тени, ни вида, ни звука не осталось от этой страны,
Только стон раздастся порою, полыхнёт огонь, разгорясь,
Лишь мелькают тени народа, который втоптали в грязь.

Поют:

Преломите хлеб — без него умрут
Те, кто сеет рожь…
Долго мучились – поедят, да в хомут,
А кого потом проймёшь, господа,
Подачкой вашей проймёшь?

Мир вам, радостные господа, и вкушайте веселье сполна!
Как быстро Держава эта в кровь и пепел превращена!
Едва лишь кончилось лето и вьюга завыла вслед —
Ни войска, ни хлеба, ни веры, ни страны, ни имени нет!

Поют:

Поровнее спускай, вот теперь пойдёт,
Поровнее землицу класть!
Вот так хоронят мёртвый народ…
А кому пото́м пропáсть, господа,
С вашей помощью-то пропасть?

(Киплинг, 1918)

Русской темы Киплинг избегал почти демонстративно. Средний читатель, кроме несколько упоминаний вскользь в путевых заметках “От моря до моря” да темы русских шпионов в “Киме”, пожалуй, больше ничего и не вспомнит… Ну, разве что еще “Балладу о трех котиколовах”: “Свинцом и сталью подтвержден, закон Сибири скор:// Не смейте котиков стрелять у русских Командор!” Т.е. противостояние англосаксов и русских у Киплинга всегда замещено, сублимировано – либо это шпионские игры, либо столкновение американских браконьеров и русской береговой охраны…

Прямое признание прозвучит только единожды, в стихотворении “Россия – пацифистам” (“Russia To The Pacifists”): “Мы роем могилу нации, столь же великой, как Англия” (“We go to dig a nation’s grave as great as England was”). Киплинг был честен с собой, он отдавал себе отчет в своем главном страхе. Истинный имперец, он прекрасно понимал, что несколько самозваных “империй” – это профанация. Империя может быть только одна. Претензии большинства европейских “конкурентов” так же смехотворны, как смехотворна была исчезнувшая уже при жизни Киплинга “Бразильская империя”. Но, пока жива Россия, вопрос “кто?” продолжает висеть в воздухе. Однако озвучивает он этот страх только в 1918-ом, когда ему кажется, что страх ушел в прошлое навсегда. Пока же Россия казалась ему сильной и опасной, он старался ее, по возможности, не замечать… За единственным исключением.

Рассказ “Бывший” (“The Man Who Was”, 1891), на русский, кажется, не переводился. Это вообще, наверное, самый британский рассказ Киплинга. Чего стоит одна только деталь: офицеры полка Белых гусар празднуют победу в поло над офицерами туземного полка, но представитель противников, принц (“the son of a king son”), приходит только к десерту: не существует уровня знатности, которая позволила бы пригласить туземца к обеду… Пересказывать рассказ не буду – он стоит того, чтобы каждый его прочел сам, пусть и со словарем в руках, как это делал я. Такую концентрацию ненависти и абсолютно карикатурной лжи вы мало где встречали.

И именно здесь была впервые озвучена чеканная формула, исчерпывающе описывающая неизменный взгляд англосакса на русского: “Поймите меня правильно, всякий русский – милейший человек, пока не напьётся. Как азиат он очарователен. И лишь когда настаивает, чтобы к русским относились не как к самому западному из восточных народов, а, напротив, как к самому восточному из западных, превращается в этническое недоразумение, с которым, право, нелегко иметь дело. Он сам никогда не знает, какая сторона его натуры возобладает в следующий миг”.

(“Let it be clearly understood that the Russian is a delightful person till he tucks in his shirt. As an Oriental he is charming. It is only when he insists upon being treated as the most easterly of western peoples instead of the most westerly of easterns that he becomes a racial anomaly extremely difficult to handle. The host never knows which side of his nature is going to turn up next”).

И только через призму прощального стихотворения, через главное признание можно правильно понять эту чеканную формулу. Это не констатация, это заклятье, заговор. Не “русский – азиат” а всего лишь “русский обязан быть, должен стать азиатом, чтобы перестать представлять собой вечную угрозу владычеству англосаксов, превратиться из конкурента в добычу, в ресурс”. Другое дело, что, в отличие от Киплинга, сегодняшние англосаксы успешно заклинают сами себя. Они искренне верят в свою мантру. Киплинговская трезвость навсегда осталась в золотом веке Британской империи и в реальный мир уже никогда не вернется.

PS. Добрые люди в комментах напомнили про “Мировую с медведем”… Забыл, да.

(Армен Асриян, 2018)

Есть в Подмосковье, в Шаховском районе, Серединском поселении, деревня Лукошкино. Из нее, как и из великого множества деревень, сел, городов, в годы Великой Отечественной уходили на фронт защитники Родины. Более 50 жителей покинули тогда Лукошкино. Кто-то – навсегда. Кто-то – вернулся. Кто-то пропал без вести. И так уж получилось, что время увековечить их память, настало только сейчас, в XXI веке.

9 мая 2017 года они из местных жителей, Александр Борисович Тихомиров, предложил установить памятник всем воевавшим землякам. Соседи и те, кто в Лукошкино уже не живет, но до сих пор считает деревню своей Малой родиной, эту идею поддержали.

По словам дочери Тихомирова, Татьяны, он поделился своей идеей-мечтой с жительницей деревни, Зинаидой Николаевной Маняшкиной. Она изучила архивы и выяснила имена лукошкинцев, ушедших в своё время на фронт. Татьяна также принимала активное участие в установке монумента.

Первые проблемы, как это часто бывают, возникли, когда пришло время собирать деньги на установку памятника.

«К сожалению, сдавали [деньги] не все,— констатировала Татьяна.— Набрали четверть суммы от необходимой. Папа поехал к главе Серединской администрации с просьбой помочь материально на памятник. Ему сказали, что они обратятся к местным бизнесменам за помощью и, если они что-то дадут, то тогда нам помогут».

Но денег, полученных от местных бизнесменов не хватало. Александр Борисович уже был готов пожертвовать на установку памятника свои последние сбережения.

«Я решила написать на «Добродел» о том, что нужна материальная помощь в установке памятника, что собранной суммы не хватает» — рассказала Татьяна.

В своем письме она обратила внимание на то, что памятник собираются установить не просто жители деревни, но в том числе – потомки героев.

«На фронт ушли более 50 человек. Вернулись единицы – раненные, искалеченные герои. Мы, жители деревни,— это их сыновья, дочери, внуки. Мы хотим увековечить их имена отдать им дань памяти и установить стелу с их именами, что гордились наши внуки и правнуки. Вся информация собрана в архивах» — гласил текст письма Татьяны.

Через день после отправки заявки на «Добродел» Татьяне позвонили из администрации Шаховского района и сообщили, что выделили недостающую сумму. Заместитель главы администрации городского округа Шаховская, начальник Серединского территориального отдела Сергей Львович Коротков также прислал официальное сообщение для жителей Лукошкино со словами поддержки установки памятника.

«Далее был тендер, потом установка памятника. Благоустройством памятника занимались жители деревни» — уточнила Татьяна.

9 мая 2020 года состоялось открытие памятника – стелы с именами всех, кто уходил на фронт из Лукошкино. Из-за введенных в Подмосковье карантинных мер все прошло в неофициальном формате и, конечно же, с соблюдением всех необходимых требований безопасности.

В этот солнечный день еще одним памятником героям Великой Отечественной войны стало больше. И еще одной удивительной истории установки. Это была непростая история, которая в день 75-летия Великой Победы удивительным образом закончилась хорошо. Это был прекрасный солнечный день, в который, спустя много десятков лет, была увековечена память героев той страшной войны.

Подробный фоторепортаж

и тут

Во времена Советского Союза, на вооружении армии было несколько экранопланов типа «Лунь». На Западе их называли «Морскими монстрами». Экраноплан-ракетоносец «Лунь» был малозаметен для радаров, разгонялся над водой до 500 км/ч, был вооружен противокорабельными ракетами и мог нести десант.

Пришедший через несколько десятилетий ему на смену экраноплан А-050 собирается из новейших композитных материалов, будет весить около 50 тонн и сможет взять на борт сотню солдат десанта или 9 тонн груза. Авиадвигатели позволят «Чайке» развивать крейсерскую скорость над водой, льдом или ровной степью до 450 км/ч.

В АО «Центральное конструкторское бюро по судам на подводных крыльях им. Р.Е. Алексеева» ведется также разработка тяжелого аварийно-спасательного экраноплана массой 500–700 тонн.

Вадим Чижов, Петрогазета

Соответствующий приказ подписал генеральный директор “Росэнергоатома” Андрей Петров.

ПАТЭС полностью отвечает действующим нормам и правилам, в том числе санитарно-эпидемиологическим, экологическим, пожарным, строительным требованиям и государственным стандартам

Плавучая АЭС состоит из береговой инфраструктуры и плавучего энергоблока “Академик Ломоносов”, который оснащен двумя реакторами типа КЛТ-40С мощностью 35 мегаватт каждый. Электрическая мощность ПАТЭС составляет 70 мегаватт, тепловая — 50 гигакалорий в час.

Первую электроэнергию ПАТЭС выдала в изолированную сеть Чаун-Билибинского энергоузла Чукотки 19 декабря прошлого года, а всего с момента включения в сеть выработала более 47,3 миллиона киловатт-часов. Сейчас станция обеспечивает 20 процентов потребности Чаун-Билибинского энергоузла, а в дальнейшем, по мере окончательного завершения работы энергоблоков Билибинской АЭС, ей предстоит стать основным источником энергоснабжения Чукотки.

В ней, на первый взгляд, нет ничего ужасного, её даже можно показывать детям. Но это на первый взгляд. Если рассматривать фотографию внимательно и вдумчиво, то сквозь весеннее солнечное настроение проступает чёрная трагедия. А если узнать историю этой семьи, одной из тысяч блокадных семей, то она, скорее всего, не забудется никогда.

Весна 1942 года. Две женщины идут по улице, с ними маленькая девочка. Военный корреспондент сфотографировал их около Невского проспекта. Первая женщина постарше, вторая – ещё ребенок, но и лицо и фигура у неё старушечьи. А у прыгающей девочки не ножки – спички. А обратите внимание на её коленки….

Мама – это Вероника Александровна Опахова. Старшей девочке Лоре 13 лет, младшей, Долорес, 4 годика. Отец погиб в сорок втором году при переправе через Ладогу. Он был был гражданским дирижёром любительских оркестров, ушёл на военную службу и стал военным дирижёром.

Долорес пытается попрыгать на ходу, поиграть, хотя её колени налиты водой. Это был ежедневный маршрут мамы с девочками: по Майорова, по Герцена, к ДЛТ, потом на Невский. И обратно, и так по кругу. Мама их водила, чтобы отвлечь от мысли, что надо кушать. Лора до этого лежала в параличе от голода, у неё отнялась левая половина туловища, врач велела побольше гулять. И они гуляли. У девочек была очень большая сила воли, и, слава богу, была мама, они пережили блокаду.

После войны вместе с мамой работали в Академической Капелле на Мойке. Долгое время семья не знали, что их сфотографировали, и их блокадная фотография попала во все издания мира, облетела весь земной шар. Им рассказали соседи, и они в Музее Обороны, действительно увидели фото и узнали себя.

Из Блокадной Книги: “Вот когда Лора её увидела, с ней стало плохо. Вы сами понимаете – увидеть себя в таком состоянии! И вспомнить всё это! Снова за какой-то короткий момент пережить весь этот страх и ужас! Мужчина к ней подошёл, какой-то тамошний сотрудник, и говорит: «Что вы плачете? В этот год – сорок первый и сорок второй – погибла такая масса народу. Не плачьте! Их уже нету. А вам жить надо». А женщина, которая выдавала фотографии, говорит ему: «Вы видите, это она сама!» Он ужасно смутился, отошел от неё с извинениями”.

Вот что стоит за одним снимком. Для безвестного военного фотографа-корреспондента он означал надежду, пробуждение к жизни. Для нас, сегодняшних, для наших детей, он – взгляд издали в ту страшную и легендарную блокадную реальность.

Не понравилось мне все это: как так — сбросить? Почему умрет? Как же так? Это же человеческая жизнь. И вот, едва поезд тронулся, я положил полковника на перевязочный стол. Наш единственный поездной врач Зайдис покрутил головой: ранение было замысловатое. Пуля, по-видимому, была на излете, вошла в верхнюю часть живота и, проделав ход к сердцу и не дойдя до него, остановилась. Входное отверстие— не больше замочной скважины, крови почти нет. Зайдис пощупал пульс, послушал дыхание, смазал запекшуюся ранку йодом и, еще раз покачав головой, велел наложить бинты.

— Как это? — вскинулся я.
— А так. Вынуть пулю мы не сумеем. Операции в поезде запрещены. И потом — я не хирург. Спасти полковника можно только в госпитале. Но до ближайшего мы доедем только завтра к вечеру. А до завтра он не доживет.

Зайдис вымыл руки и ушел из купе. А я смотрел на полковника и мучительно думал: что делать? И тут я вспомнил, что однажды меня посылали в Москву за инструментами. В магазине хирургических инструментов «Швабе» я взял все, что мне поручили купить, и вдобавок приобрел длинные тонкие щипцы, корнцанги. В списке их не было, но они мне понравились своим «декадентским» видом. Они были не только длинными, но и кривыми и заканчивались двумя поперечными иголочками.

Помню, когда я выложил купленный инструмент перед начальником поезда Никитой Толстым, увидев корнцанги, он спросил:
— А это зачем? Вот запишу на твой личный счет — будешь платить. Чтобы не своевольничал.

И вот теперь я вспомнил об этих «декадентских» щипцах. Была не была! Разбудив санитара Гасова (он до войны был мороженщиком), велел ему зажечь автоклав. Нашел корнцанги, прокипятил, положил в спирт, вернулся в купе. Гасов помогал мне. Было часа три ночи. Полковник был без сознания. Я разрезал повязку и стал осторожно вводить щипцы в ранку. Через какое-то время почувствовал, что концы щипцов наткнулись на какое-то препятствие. Пуля? Вагон трясло, меня шатало, но я уже научился работать одними кистями рук, ни на что не опираясь. Сердце колотилось, как бешеное. Захватив «препятствие», я стал медленно вытягивать щипцы из тела полковника. Наконец вынул: пуля! Кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся. За моей спиной стоял Зайдис. Он был белый, как мел:
— За такие штучки отдают под военно-полевой суд,— сказал он дрожащим голосом.

Промыв рану, заложив в нее марлевую «турунду» и перебинтовав, я впрыснул полковнику камфару. К утру он пришел в себя. В Пскове мы его не сдали. Довезли до Москвы. Я был счастлив, как никогда в жизни! В поезде была книга, в которую записывалась каждая перевязка. Я работал только на тяжелых. Легкие делали сестры. Когда я закончил свою службу на поезде, на моем счету было тридцать пять тысяч перевязок!

— Кто этот Брат Пьеро? — спросил Господь Бог, когда ему докладывали о делах человеческих.
— Да так… актер какой-то,— ответил дежурный ангел.— Бывший кокаинист.
Господь задумался.
— А настоящая как фамилия?
— Верти́нскАй.
— Ну, раз он актер и тридцать пять тысяч перевязок сделал, помножьте все это на миллион и верните ему в аплодисментах.

С тех пор мне стали много аплодировать. И с тех пор я все боюсь, что уже исчерпал эти запасы аплодисментов или что они уже на исходе. Шутки шутками, но работал я в самом деле, как зверь…

Александр Вертинский

А сегодня в магазине во мне внезапно включился еврейский дедушка.

Я выбирал для жены виноград, а над моим ухом типичный питерский старичок в беретике жаловался на жизнь продавщице:

– Ну вы подумайте! Поездка на трамвае стоит пятьдесят рублей! Куда катимся?

И меня постигло вдохновение.

Я распрямился, указал пальцем в потолок и громко сказал:

– Это не поездка на трамвае стоит пятьдесят рублей! Это пятьдесят рублей стоят одну поездку на трамвае!

Старичок застыл, пораженный.

К кассе меня пропустили без очереди.

Отсюда
Автор – Тарас Витковский, проживает в Санкт-Петербурге и радует.

Максиму Старинскому было 56 лет. У него остались жена, взрослая дочь и несовершеннолетний сын.

О смерти заведующего урологическим отделением госпиталя для ветеранов войн № 3 Максима Старинского стало известно журналистам МК. Вечером 10 апреля у врача поднялась температура. Следующие несколько суток он провёл в своей квартире, а 15 апреля, когда к симптомам присоединились кашель, слабость и тошнота, вызвал скорую помощь.

По данным СМИ, Старинского доставили в его родной госпиталь, где он ранее вёл приём пациентов с коронавирусом. Там он пробыл два дня, но симптомы пневмонии у медика нарастали, поэтому его было решено перевести в Коммунарку. 17 апреля врача подсоединили к аппарату ИВЛ, а спустя три дня Максим Старинский, к сожалению, скончался.

В ближайшее время у всех членов семьи Старинских планируют взять анализ на коронавирус.

Нина Соколова родилась в 1912 году в Череповце в многодетной семье. С ранних лет мать брала ее на тяжелую работу как помощницу, поэтому к труду и самостоятельности Нина была приучена с детства.

В 1931 году девушка поступила в Ленинградский институт инженеров водного транспорта, а после его окончания получила направление в ЭПРОН – Экспедицию подводных работ особого назначения, которая занималась подъемом затонувших объектов, спасением иностранных и отечественных судов, строительством портов, прокладкой подводных трубопроводов.

Для выдачи свидетельства, разрешающего Соколовой подводные спуски на глубину до 10 метров, начальнику ЭПРОНа, контр-адмиралу Фотию Крылову, понадобилось заручиться личным разрешением Михаила Калинина. В личном деле военнослужащей Крылов дал ей такую характеристику: “Назначена на должность начальника гидротехнического отдела. Молодой энергичный работник, постоянно совершенствует знания и опыт. Тверда и настойчива в достижении своих целей. Прямолинейна и смела. Живо интересуется военно-морским делом. Отлично выдержала испытания по военно-морскому минимуму. Требовательна, пользуется авторитетом у товарищей по службе и у подчиненных”. Так Нина стала первой в истории женщиной-водолазом.

Службу Соколова начала в холодном Баренцевом море в 1939-м. К началу Великой Отечественной войны Нина уже была главным инженером 27-го отряда ЭПРОНа. Ее подразделение восстанавливало подводные коммуникации после бомбежек, поднимало затонувшее оружие, продукты, технику. В осажденном городе 27-й отряд ЭПРОНа работал в условиях артиллерийского обстрела и авиационных налетов: водолазы поднимали с затонувших барж мешки зерна, прокладывали подводный телефонный кабель.

На Ладоге строились подводные железнодорожные спуски и подъемы: цистерны с бензином, застрявшие у озера, спускали прямо на воду и буксировали на противоположный берег, где снова ставили на рельсы. Весной 1942 года вопрос, как по дну перейти Ладожское озеро, стал в буквальном смысле вопросом жизни и смерти: в блокадном городе горюче-смазочных материалов оставалось на 100 дней.

Легендарная женщина-водолаз участвовала в строительстве бензопровода через Ладогу – “артерии жизни” для осажденного Ленинграда. Руководитель Кронштадтского Морского музея Владимир Шатров рассказывает, что начальник Управления военно-восстановительных работ Ленинградского фронта Иван Зубков называл саму Соколову автором идеи спасительного подводного бензопровода. Сооружение этой магистрали для многих стало главным делом жизни – и для эпроновцев, и для специалистов “Нефтепроводпроекта”, предшественника компании “Гипротрубопровод”.

Задача стояла тяжелейшая: работать нужно было быстро и тайно, а опыта сооружения подобных магистралей не существовало ни в отечественной, ни в зарубежной практике. 25 апреля 1942 года Государственный Комитет Обороны подписал постановление о строительстве трубопровода, назначив срок 50 дней. Главным инженером был назначен опытный проектировщик “Нефтепроводпроекта” Давид Шинберг.

Сотрудники отряда Соколовой в реализации проекта сыграли огромную роль: они проводили все подводные работы на дне озера, гидроиспытания, участвовали в укладке труб, обеспечивали необходимый водный транспорт для проведения работ.

Началась укладка первой километровой плети 26 мая. Ладога была неспокойной, дул сильный ветер. Эпроновский катер-буксир подцепил головной понтон с готовой плетью и двинулся к створу трассы. Но во время попытки ее установить волнение на озере усилилось, крепление оборвалось, и плеть исчезла в волнах. С этого дня установили правило не работать в шторм. Работа по укладке продолжилась с 31 мая – подгонка и сварка плетей средней длины 1,4 километра. На дно Ладоги подводники уложили 15 таких плетей.

Задание было выполнено за 43 дня – 16 июня 1942 года. Трубопровод протяженностью 29 километров (из них подводная часть – 21 км) и диаметром чуть больше метра проложили на глубинах до тридцати пяти метров. На восточном берегу установили две насосные станции, на западном – резервуарный парк и наливную эстакаду. Производительность бензопровода по разным оценкам составила от 400 до 600 тонн горючего в сутки. За общее время эксплуатации – с июня 1942 по март 1943 года – в осажденный Ленинград через Ладогу поступило около 50 тысяч тонн бензина. После снятия блокады труба была заморожена. Об “артерии жизни” немцы так и не узнали.

Войну Нина Соколова закончила в звании инженера-подполковника Военно-Морских сил. Во время работы на Ладоге она была дважды ранена. Ее личный счет под водой – 644 часа, то есть почти 27 суток. Легенда ЭПРОНа награждена двумя орденами Красной Звезды, орденами Отечественной войны II степени и “Знак Почета”.

В 34 года Нина Соколова стала инженером-полковником, преподавала в Высшем военно-морском училище им. М.В. Фрунзе (ныне – Морской корпус Петра Великого – Санкт-Петербургский военно-морской институт). Единственная женщина-водолаз последней войны ушла из жизни в 2001 году, на 90-м году жизни. Имя Нины Васильевны Соколовой занесено в Золотую книгу Санкт-Петербурга.

Текст Евгения Савина (по материалам СМИ) Российская газета – Спецвыпуск № 158(7026).
Отсюда

Хаим! Иди скорее помой шею!
А зачем??
К нам гости придут.
А если они не придут, я как дурак с чистой шеей ходить буду?!

*******

Нью Мексико. Маленький городок на 30 000 населения, затерянный в пустыне у подножия гор, с другой стороны переходящих в Техас . Нью Мехико это такая квинтэссенциальная американская Колыма, только там не холодно, а жарко.

Маленький госпиталь, 30 коек, 10-коечный блок интенсивной терапии, плюс родилка, психушка и реабилитация. До большого города ( 100 000 населения, два госпиталя с нейрохирургией , операциями на сердце и прочей цивилизацией) полтора часа езды через ракетный полигон со скоростью 130 км/час.

Начало апреля. Ждем коронавирус через неделю- две, если его не загрызут койоты по дороге.

Городок вымер. Наша губернаторша , дай бог ей здоровья, очень заблаговременно закрыла школы и кабаки и разогнала всех по домам. Исчез поток туристов, следовавший из большого аэропорта в ближнем Техасе через нас в вертеп в новомексиканских горах с казино, ипподромом, кабаками и лыжной зоной. Вечером после работы я бью мячик об стенку, один на всех восьми городских кортах.

Госпиталь являет собой картину Айвазовского “Перед шквалом”.

Закрыты лишние входы-выходы, и в оставшихся стоят медсестры с термометрами наперевес и меряют всех входящих. Родственников больных внутрь не пускают, и они бегают вокруг и липнут к окнам палат, благо больница одноэтажная.

И сам госпиталь, и приемное отделение полупусты .Отменены плановые операции. Люди с невротическими болями в груди и других частях тела почуяли, что от больницы надо держаться подальше, и исчезли как не было. Даже наши привычные алкоголики и наркоманы, с передозами и белыми горячками, рассосались куда то. Видно, не до того стало. Кроме того, похоже мы сгорячa нашим карантином перешибли хребет сезонному гриппу. Мелочь, а приятно.

Через блок интенсивной терапии прогоняют табунки медсестер из клиник и амбулаторий, которым там делать сейчас особенно нечего ( все перешли на телемедицину) , а у нас они будут ой как нужны, и восстанавливать свои больничные навыки им надо прямо сейчас.

Подтягиваются единичные семейные врачи освежать свое знание больничной системы. Когда нас захлестнет, они будут вести пациентов не на вентиляторах. В кулуарах обсуждается мобилизация всех врачей, но до этого похоже не дойдет.

В ординаторской складированы ящики с защитными костюмами, халатами и масками.
Инженеры устанавливают системы пониженного давлениях в палатах реабилитационного этажа, который переделали в изолятор.

Начмед ночами сидит в интернете и из селевого потока информации пытается выловить руководства и советы для создания протоколов лечения у нас. Утром он раздает нам ( сидевшим в том же интернете ) кипы распечаток ночной добычи, и мы проводим часы в обсуждении как жить дальше. На следующую ночь руководства и советы меняются на 180 градусов, и процесс распечатки и обсуждения начинается с начала.

В общем, все все заняты лихорадочными приготовлениями, но теплится надежда, что может быть удастся походить, как дуракам, с чистой шеей.

Из Фейсбука. Городок Аламогордо.