Каждая цивилизация оставляет после себя знаки о том, что она — была. Эти знаки-следы бывают самые разнообразные — от величественных храмов до амбарных книг, написанных на глиняных дощечках. О том, какая часть наследия – важнее, можно долго спорить. Но если цивилизации давно нет в живых, то невелика и разница между навеки замолчавшим храмом и роговым гребнем, который больше не коснется давным-давно истлевших волос модницы, умершей несколько тысячелетий назад.
И все же главное наследие, то есть тот след цивилизации, по которому о ней можно сказать практически все, на самом деле существует. Только оно отвечает на вопрос, во имя чего жили эти давно умершие люди. Вели хозяйство, строили грандиозные архитектурные сооружения, ходили на войны и прибирали к рукам новые земли. Оно — как ключ к пониманию всего, что от похороненной в земном чреве дошло до нас. И, одновременно, к пониманию цивилизаций, ныне живущих и здравствующих. Что — особенно важно, ведь нам рисовать проекты своего будущего и вступать в отношения с соседями по планете, воплощая это будущее в жизнь.
Кто-то скажет, что этот ключ к пониманию жизни целых групп народов — в их религии. Это верно, но только в общих чертах. Ведь религия — область обширная, она включает в себя и модель мироустройства, и вопросы отношения Земли и Неба, и рекомендации по организации людской жизни. Наиболее последовательно наставления о должном поведении почти на каждый час жизни даются в Исламе и Иудаизме.
Религия отвечает и на вопросы мудрецов и на вопросы обывателей, и на вопросы воинов и на вопросы пахарей. Вопросы эти — разные, потому и ответы будут разными, понятными для вопрошающего.
Но один из религиозных вопросов задают в равной степени и мудрецы, и ратники, и хлеборобы. Вопрос этот — о то, что есть ТАМ, в мире, откуда нет возврата, по иную сторону жизни.
Все традиции мира, как живые, так и умершие делят посмертную судьбу на две дороги — добрую и злую. Рай и ад. Выбор пути зависит от деяний, совершенных в земной жизни (иначе каков ее смысл?). Добро и зло существуют в нашем мире переплетенными, смешанными, часто неотделимыми друг от друга. В идеальном потустороннем мире эти две категории существуют, конечно, в чистом, изначальном виде. Единобожие и следующее из него главенство добра, конечно, ставят под сомнение равенство ада — Раю. Есть учения, утверждающие, что ад так же конечен, как и видимый мир, и в Конце Времен все равно все придут к Единому Благому. Только кто-то пройдет перед этим сквозь адские мучения, а кто-то сумеет их избежать.
Дальше дело за прозрением и творческим воображением живых людей, ведь увидеть воочию Потустороннее не доводилось никому из живых. Вернее, история религий говорит о святых старцах, получавших такие откровения. Но вместе с откровением они получали и запрет на его раскрытие для живых, и потому о Том Свете они почти ничего не сказали.
Каждая цивилизация задумывается о том, каков Рай и каков ад. Над этим вопросом работают сознания миллионов людей. А, значит, тут следует говорить уже не о разуме отдельных «конструкторов», но о коллективном сознании народов, цивилизаций и рас. А коллективное сознание, как утверждает учение К.Г. Юнга, теснейшим образом связано с коллективным бессознательным. Потому каждая цивилизация, а внутри нее — каждый народ творит собственные модели ада и модели Рая. Имеющие сходства и отличия друг от друга. Впрочем, у разных поколений одного и того же народа, в разные эпохи его жизни, они тоже могут сильно различаться.
Создание модели ада далось людям удивительно легко. Более того, эта модель вышла, что удивительно, общечеловеческой. За исключением некоторых подробностей. К примеру, в Индуизме, Буддизме, Манихействе не сочли нужным добавлять к страданием, которыми полон наш мир, еще какие-то. И, по существу признали самым худшем из посмертных путей — возвращение в покинутый мир, реинкарнацию. Индуизм и Буддизм определяют возможность лучших и худших реинкарнаций, в Манихействе же возврат в мир, сотворенный «злым демиургом» – абсолютное зло.
Христианство, Ислам и Иудаизм между тем приложили немало усилий в моделировании такого места Бытия, которое еще страшнее, чем плотный мир. Главным успехом стало создание действующей модели ада — тюрьмы. Можно сравнивать жестокость разных тюрем разных стран и народов. Но само существование такой структуры, как тюрьма, создает условия для доведения ее жестокости до такого уровня, что выпускать из не на свободу будет некого. Разумеется, при отсутствии смертной казни. Для этого достаточно всего-навсего довести несчастных сидельцев до мысли, что страшнее их зиндана нет места не только на Земле, но во всем Бытие. И тогда самоубийство станет для них вполне разумным и оправданным выходом.
Кто-то скажет про фишенебельные швейцарские и норвежские тюрьмы, где камеры вроде гостиничных номеров, на выходные отпускают домой, кормят ресторанной пищей, а такая малость (в которой и состоит, собственно, наказание), как недостаток свободы, легко восполняется бесплатным интернетом. Но всем европейцам памятны страшные темницы Нового Времени. Превратить самую фешенебельную женевскую тюрьму обратно в жуткое узилище, в подобие современной российской, американской или китайской темницы — дело весьма простое. Когда механизм уже существует, его перенастройка не бывает слишком сложной, если в том возникает надобность. Если уж говорить об исторической преемственности, то ведь как раз европейские тюремщики были учителями и русских и американских вертухаев. Разве что Китай имел в этом деле свою ни от кого независимую школу…
Но если человек вполне успешно создал модель ада (которую, как я показал, в принципе можно довести до абсолютной, препятствием к чему является лишь признание какой-то минимальной ценности у заключенной живой силы), то создал ли он противоположность? Модель Рая?!
Сразу заметим, что всечеловеческой модели Рая — не существует. У каждой цивилизации и даже у каждого народа она своя, неповторимая. Более того, различаются друг от друга модели Рая людей разных поколений, разных социальных групп и т. д. Модели Рая создаются заключением в соответствующую материальную оболочку архетипа коллективного бессознательного. Если архетип постоянен, то оболочка сильно зависит от времени, и потому конечный вид желанного Рая будет — разным.
Если добро больше и величественней зла, то и Раю, в отличие от ада, не вписаться в 4 земные измерения. Да, современные физики вполне научно открыли 11 — мерное физическое пространство. А популяризаторы науки приложили невероятные усилия, чтоб читатели их книг могли себе это пространство хоть как-то представить. Но, увы, явственно представить себе мир с числом измерений более 4 человек едва ли когда сможет. Разве что, при техническом проникновении в свернутые, «закрытые» пространства у самого человека тоже откроются «закрытые», «свернутые» способности.
Вдобавок к этому человек не обладает способностью пережить те душевные ощущения, которые никогда не переживал. Поверить в чужой опыт, конечно, можно, но вот вобрать его в самую потаенную свою глубину… Здоровые не понимают безнадежно больных, пытаются проявлять в их отношении вроде бы положенную жалость, и сами осознают, что делают им только хуже. Ведь жалось — это не поддерживающая рука, а груз, вроде камня, который ложится на и без того слабое плечо. Но проявление каких чувств здесь уместно, ощущают (не знают, но — чувствуют!) лишь немногие. А большинство старается безнадежно больных просто избегать, чем усиливает их страдания хуже самой болезни.
Создавая свою модель Рая, каждый народ вкладывал в нее много больше, чем мог выразить словами своего языка. Чувства, предчувствия, недоступные для речевого выражения. Но все же цивилизация нуждается в живой, действующей модели Рая, ибо кроме связи с преисподней (с которой она связана через тюрьму) должна она иметь и связь с Небом.
Потому кроме «Большой Модели», то есть описания истинного, Потустороннего Рая, вбирающего в себя много таинственных и непознанных вещей, каждый народ создавал для себя и «Малую Модель». При чем речь здесь идет именно о народе. Ведь у трех народов одной, Православной Цивилизации — русских, греках и коптов (коренных египтян) модели Рая, очевидно — разные. В Исламской Цивилизации они также различны у арабов, персов и тюрок.
Малая Модель — проста. Она представляет себе Рай, как то место, где усопший в изобилии получает все, чего ему не хватало в земной жизни. К примеру, арабский Рай богат водными источниками (что не привлечет, к примеру, мусульман, живущих в болотистой Индонезии). Нередко Малая Модель создается в человеке через искусственные его ограничения в получении потребностей земной жизни. Ограничения в пище, питье, общении с противоположным полом призваны вызывать в воображении мир, где все, чего не достает здесь, имеется в изобилии.
Но самоограничение создает соблазн его нарушить. И отыскать для этого нарушения — оправдание. Потому кроме создания модели Рая внутри человека через самоограничения всегда был второй путь — создание ее вне человека и для человека. Чтоб человек не сомневался, что Рай – есть. И земной Рай — это своего рода отблеск Рая небесного, указатель на его присутствие, чтоб не было сомневающихся. Но в земном Раю нет самоценности, весь его смысл — показывать на Рай Истинный…
Ассасины… Современная поп-культура успешно пережевала это течение в мистическом Исмаилизме 12 века. Эти странные даже для своего времени люди ныне сделались вполне масс-культурными героями комиксов, боевиков, компьютерных игр. Столь качественное переваривание их «оболочки», состоящей из странной жажды смерти, как всегда, скрыло ее суть. То есть — причину этой жажды, главную тайну Старца Горы, Мухаммеда Абу Саббаха.
Крепость на вершине хоть невысокой, но весьма обрывистой горы. Штурм этой лишенной военного значения, но почти неприступной крепости войском властителей Персии, принес бы соотношение потерь явно не в его пользу. Выигрыш при взятии твердыни был бы сомнителен, зато позор при провале операции — велик. Потому персидские военачальники не трогали крепость Аламут, отдав ее в полное распоряжение своего хозяина.
Не одна природа сторожила крепость. У ее хозяина имелось хоть и малочисленное, но, наверное, лучшее в мире войско. Набиралось оно исключительно добровольно, и не за медные или серебряные монеты, но за самое высшее из всего, чего может удостоится живой человек — побывать в Раю.
Разумеется, в те времена находилось немало учителей, обещавших показать своим последователям Рай еще при их жизни. Но у одних суфийских наставников этим дарованием наделялись лишь единичные ученики из многих, у других и вовсе Рай был чем-то иносказательным. В отличие от них Старец Горы обещал показать Рай всем своим ученикам. И обещание держал без всяких оговорок.
За принятием в общину, как всегда, следовало испытание. Тяжкая караульная служба на крепостной стене с ознобом в зимние ночи и потом в летний зной. На бойцов налагались даже такие ограничения, которые не касались ортодоксальных мусульман-шиитов. В конце концов посвящаемый должен был крепко забыть, что у него когда-то была своя воля, и подчинить себя воле Старца.
И вот обветренного, привычно голодного, изможденного тяжестью оружия, давным-давно не слышавшего женского голоса, воина вызывают к Старцу.
И Учитель говорит, что ученик прошел через первый круг испытаний. Потому теперь ему дозволено то, что категорически запрещено тем, кто пока еще стоит по ту сторону посвящения. Он подносит торжествующему ученику чашу с вином и протяивает инкрустированную драгоценными камнями трубку кальяна, из которой струится дымок гашиша. Нет, конечно это — еще не Рай. Покурив гашиш и выпив вина, изнуренный ученик засыпает.
А когда его глаза открываются, он видит себя в Ином мире. Сказочные чертоги, наполненные ароматными диковинными растениями, по которым порхают райские птички. Откуда-то льется нежная, расслабляющая душу и тело музыка. Повсюду струятся фонтаны, одни бьют водой, другие — молоком, третьи — медом, а четвертые — ароматным вином. Повсюду струится дымок от трубок кальянов, заправленных гашишем.
Внезапно журчат девичьи голоса, и пространство наполняют девушки, каких едва ли увидишь в земной жизни. Тем более, что зачастую перс тех времен без чадры мог увидеть за всю свою жизнь лица лишь двух женщин — матери и жены (причем жену — только после свадьбы). А эти девушки не то что без чадры, они обнажены вовсе, и с радостью принимаются обнажать и ласкать самого героя. Не может быть сомнения, что это не просто девушки, а — гурии, то есть женские ангелы, хозяйничающие в Раю для правоверных…
Между тем гурии знают, как сделать удовольствие гостя их мира — наивысшим из возможного для живого человека. Чтоб оно длилось долго-долго и не сменялось пресыщением. Чтоб, несмотря на то, что он превратился в живой сгусток счастья, ему каждое мгновение райского пребывания все равно хотелось — еще.
Но все в жизни имеет конец. И вот одна из винных чаш, влитая девой в уста воина, оказывается усыпляющей. И более он не видит красавиц-гурий, не слышит их голосов, а уж про цветы и птичек и вовсе можно забыть…
И вот воин вновь облачен в свою амуницию, а перед ним возвышается хоть и убеленный сединами, но — грозный Старец Горы.
– Учитель… – бормочет ученик, не в силах положить на свой язык слова вопроса. Но Старец понимает его и так.
– Где ты был? – уверенно и спокойно спрашивает тот и тут же сам отвечает тоном, не терпящим и малейшего сомнения, – В Раю!
– Да… А… О… – вылетают несвязанные звуки изо рта ученика, прошедшего Главное Посвящение.
Что тут спросить? Был ли Рай — настоящим? Глупый вопрос, ведь у самого нет ни малейших сомнений. Спросить, можно ли туда попасть еще раз? А можно ли вообще спрашивать такое? А можно говорить об этом, или при первом же упоминании наоборот — в ад провалишься?
Но Старец Горы приходит на выручку. Он смотрит в самые зрачки глаз ученика, и сам отвечает на его вопрос, как будто только что прочитал его.
– Сможешь. Теперь ты попадешь туда уже навсегда!
– О… А…, – язык ученика отказывается пропускать сквозь себя весь поток его мыслей и переживаний.
– Но, – Старец обрывает его думы, – Лишь при особом условии. Ты преодолел малое Испытание и Рай тебе явился на чуть-чуть. Теперь тебе надо преодолеть Испытание большое, и Рай тебе явится уже на всю вечность!
Спрашивать «готов — не готов» теперь просто глупо. Конечно — готов! Только скорее, Учитель, дайте мне это Испытание!
– Тебе надо во имя Аллаха выполнить задание, которое укажу тебя я, твой Учитель. И тогда откроется тебе потайная дверь в Рай, которая будет и твоей здешней смертью…
Воин обращается в сгусток благодарности к Учителю. И в сгусток жажды Рая. Он получает от Старца Горы задание, выполнимое лишь ценой жизни. И устремляет все силы своего духа и своего тела на его выполнение. Плена он не боится. Если на то пойдет, он сам бросится на меч неприятеля.
Были в крепости Аламут два несчастных человека — сам Старец Горы, да комендант крепости. О Небесном Рае они знали не больше, чем любые из смертных. А про свой, упрятанный в недрах Аламута рай оба знали, что он — рукотворный, сделанный ими же самими. Потому его посещение, доступное в любое время, не несло им мистического экстаза, а могло принести лишь телесную негу. Которая быстро приедается, и чувство Рая снова ускользает куда-то в недостижимое для живого человека пространство…
Старец ведал главную тайну Крепости — на Земле Рая быть не может. Может быть только лишь намек на него, мгновенный, мимолетный указатель дороги. И все. Человеку позволено подражать Аллаху, но не позволено повторять то, что доступно лишь Ему. И Рай человек сам для себя никогда не построит…
Первым человеком (кроме слуги-коменданта, конечно), кому Старец должен был раскрыть тайну Горы, мог быть только его сын и приемник Исмаил. Разумеется, он получил отцовское знание. Но, будучи указателем райского пути для учеников, Аламут был и жесточайшим соблазном для своего хозяина. Увы, сила духа отца не всегда переходит в сына. Также как сила духа учителя — в ученика.
Трудно сказать, в самом деле Исмаил полагал, что может превратить знак Рая в истиный Рай. Или просто не устоял перед соблазном. Но ворота тайной части Аламута открылись сразу для всех, кто входил в общину.
Сын погубил Аламут, дело своего отца. Превратил его из общины воинов-мистиков, живущей возле своего райского символа — в подобие дорогой бани с борделем и выпивкой. Суровые обветренные тела погрузились в негу. А тут как раз подоспели враги, монголы Кит-хана (в составе войска которого было, кстати, и несколько русских дружин). Погибнуть за райское место, чтоб обрести Истинный Рай?! Что может быть выше! Положить свою жизнь за бордель-баню (пусть даже лучший в мире) — что бывает глупее?! Мертвому все равно он не пригодится, а живому можно поискать вина и женщин и в другом месте. Пусть и похуже, чем здесь, но выбирать не приходится…
Так пал Аламут. Увы, его опыт ничему не научил европейские умы, которые про Гору и ее Старца должны были знать, хотя бы смутно. Ибо история той общины переплелась с Крестовыми Походами. Идущих на задание ассасинов равно боялись и крестоносцы, и их противники, правители Ближнего Востока. Ибо для исмаилитов и христиане, и мусульмане-сунниты были равно врагами Истинной Веры.
Спустя пять веков европейские мыслители взялись за перья и счетные палочки, чтобы рассчитать абсолютно правильное государство, которое и должно стать земным Раем. Где каждому отмерена точная пайка еды, отдыха и развлечений за такую же строго рассчитанную норму работы. Разумеется, все подсчитывалось с позиций передовой науки тех времен. Кампанелла, Фурье, Манн… От расчетов перешли к написанию книг.
Под исторической наукой в те времена понимали исключительно историю античности. Даже собственная европейская история считалась историей «второго сорта», которую образованный человек может даже не знать, и не считаться при этом — неучем. Что до истории не европейских стран, то дурным тоном было не отсутствие интереса к ней, а наоборот — его наличие. Предметом насмешек. «Ха-ха, дикарями интересуется, а с кем жила Клеопатра после Цезаря — не помнит!» Потому ни одного урока из опыта давних ассасинов утописты извлечь не смогли.
Эх, если бы смогли! Каким ничтожеством показались бы им все их «Города Солнца» и «Утопии»! Ведь Старец Горы давал своим ученикам и еды, и вина и девушек — разом и без меры! А тут — потихоньку, отмеренными порциями… Разве смысл понятие Рай — в гарантированном поддержании какого-то определенного жизненного уровня, на протяжении наибольшего количества лет? Конечно нет, иначе Раем был бы любой свинарник! Рай — это мгновенное чувство, которое очень сложно описать и вообще невозможно законсервировать! И даже просто растянуть. Ибо тут — Земля, а не Небо.
Современная Европа превзошла фантазии своих утопистов. Теперь практически все блага, доступные ассасину в день его посвящения, сделались доступны самому бедному из европейцев. И даже — много больше. Теперь в современной западной экономике речь идет уже не об удовлетворении имеющихся потребностей (которые и так удовлетворены), а о конструировании новых. Теперь нет необходимости даже работать или нести какую-то службу. То, что для ассасинов было моделью Рая, теперь доступно на простое социальное пособие…
Но не пахнет в Европе — Раем. В ней — самый высокий уровень самоубийств в мире. А самоубийства, как мы помним, как раз — признак ада. Беда европейцев, что Рай искать им больше негде и не в чем. Дома, на Земле все, конечно, хорошо, но нет здесь райского чувства. И в другую страну поедешь — оно не появится. Испанский философ Ортега-и-Гассет говорил, что общественные блага люди воспринимают ни как чудо, но как часть природы, и не способны испытывать от их присутствия никакого счастья. Райского чувства.
Тот Рай, который по памяти Средних Веков рисуют католическая и лютеранская церкви — сер и беден. Его модель унаследована еще от тех времен, когда человеку не хватало простого хлеба, и с тех пор не изменялась. Так европейское христианство превратилось в религию инвалидов, восстановить здоровье которых современной медицине не под силу. От веселого потребительского «рая» они отлучены своей немощью. Им просто ничего не остается, кроме как обратиться к старому западно-христианскому Раю!
Потому те, кто в самом деле озадачен поисками своей «модели Рая» обращает свои взоры к Индуизму, Буддизму или вовсе экзотическим культам. То есть — фактически покидая и проклиная тот искусственный рай, который сотворило коллективное сознание его народа. Вероятно, иного пути у таких людей и нет.
Что же, европейцы творили свою модель Рая по своему же усмотрению. Судить их у нас нет права. Никто не позволяет нам и давать им советы насчет «более правильной» и «более подходящей» модели Рая.
Мы, Русь — особенный мир, и модель Рая у нас, конечно же, своя. Про восточную и про европейскую модели Рая я рассказал лишь потому, что обе они оказали влияние на нашу модель Рая. Значительно исказив ее, и, в итоге, запутав нас самих в том, что для нас — райское, а что — нет, к чему мы в самом деле стремились своими сердцами, а к чему — лишь делали вид, что стремимся. Мы должны определиться со своей «моделью Рая» чтоб не блуждать среди чужих, которые все одно никогда не укажут нам на Рай Истинный. Рай Небесный. Да и легкого земного удовольствия они нам не принесут, ибо в «кущах» чужих райских садов мы всегда останемся — чужими. Нам останется завидовать их хозяевам, а хозяевам — выражать недовольство нашим незваным присутствием.
Арабам не хватало воды, европейцам — земли. Питьевую воду можно получать с помощью опреснителей, а земельную проблему Европа решила, открыв Америку, Австралию и Южную Африку. Русским же всю бытность русской земли не хватало солнечного света. Инсоляция русского края — одна из самых низких в мире. Потому для русского человека Рай — это пространство, залитое солнечным светом.
В поисках солнечных земель русичам следовало бы идти на юг, в теплые страны. Уничтожать их обитателей, расчищать для себя жизненное пространство. Но все получалось иначе. Да, где-то с 17 века русские войска в самом деле двинулись в южные земли. Но цели их действий были политическими и экономическими. Завоеванные народы в Империи сохраняли культурную и в определенной степени — политическую автономию. А уж о расчистке на юге жизненного пространства для русских речь если и шла, то в очень редких случаях (колонизация Западного Кавказа, которая опять же была не самоцелью, но мерой безопасности для создания транспортного коридора в Грузию и дальше — в Армению и Иран).
Зато движение на север началось еще во времена Великой Скифии. Центр наших земель перенесся из Сурожа в Киев. Дальше русские поселенцы отправились в заросшие дремучими лесами пространства, прежде именуемые Залесьем, а теперь — Центральной Россией. Но и в тех краях они не остановились, продолжая свой путь на север. По северной окраине русских земель возникали города — Новгород, Белозерск. Но и эта линия не стала пределом продвижения русских, на берегу Белого Моря, то есть — Ледовитого Океана появился город Архангельск.
В чем тайна пути на север? Да в том, что солнце в северных краях летом почти не заходит за горизонт, тянется полярный день. Видеть залитые солнцем поля и днем и ночью — вот райское состояние, о котором мечтал русский человек.
С 16 века путь на север дополнился великим путем на восток, в глубину сибирских просторов, навстречу солнцу. Отправляясь в этот путь русичи искали сокрытое на ночь солнышко, и путь к нему сливался в сознании землепроходцев с дорогой на самое Небо, к Началу Миров.
На севере за долгий летний день пришлось расплачиваться столь же длинной зимней ночью. Когда светила не видно на небе, но где-то оно присутствует. Это сокрытое, невидимое для глаза Солнце вошло в русский орнамент символом Черного Солнца. Так же этот символ связан с таинственным Центром Вселенной, космическим воплощением Мирового Начала.
На присутствие Рая русскому человеку указывает улыбка солнышка, выглянувшего из-за тяжелой дождевой тучи. Свою модель Рая русскому человеку не надо строить из каких-то земных материалов на земной же поверхности. Появление в небе солнечного диска уже указывает, что Рай — есть. И есть он там, где Солнце всевластно, где не бывает ночи. По преданию, изученному, правда, больше германцами, чем нами, такая земля и вправду существовала. Это — погибший континент, некогда возвышавшийся над Ледовитым Океаном в ту пору, когда он еще не был ледовитым. По-гречески та земля зовется Гипербореей, по-немецки — Туле, по-русски — Ирием. Память о ней звала к себе наших предков, и они в самом дел населили земли, практически непригодные для жизни.
Русская наука начала 20 века, ее можно назвать — солнечной. Ибо большинство ученых того поколения изучали жизнь Солнца и ее влияние на жизнь людей. Вернадский, Чижевский, наконец — Гумилев. Связь солнечной активности с состоянием мыслительной и физиологической деятельности человека, с процессами в обществе, и, наконец — с рождением новых народов и умиранием старых, с расширением и сжатием жизненного пространства цивилизаций. Именно русской наукой было найдено множество связей между жизнью светила и жизнью Земли. В Крыму, то есть в сердцевине государства скифов, была построена первая в мире солнечная обсерватория.
Из ученых, чья работа была связана с изучением отношений людей и светила, следует выделить К.Э. Циолковского. Создание теории космонавтики привело к возможности полета живых людей в сторону Светила. То есть — к постижению космического Рая.
У основоположника русской космонавтики были и проекты меньшего масштаба, касавшиеся увеличения солнечной инсоляции мерзлых, северных земель. Например — отражение части солнечного света на Землю при помощи зеркал, выведенных на орбиту. Или проект меньшего масштаба — создание в пространстве вечной мерзлоты оазиса при помощи вогнутого зеркала, закрепленного на привязном аэростате. Такая конструкция позволит улавливать лучи Солнца, сокрытого за горизонтом, и отправлять их вертикально вниз. К цветущим садам островов дельты Лены, к примеру…
Историки нам говорят о том, что сибирские первопроходцы, обнаруживая слитки золота, радовались, прежде всего, их рыночной цене. Но до того места, где золото могло быть продано, а, значит — получить рыночную цену, землепроходец мог просто-напросто не добраться. По крайней мере, шансы на то, что когда-нибудь он положит добытое золото на стол перед торговцем, были ничтожно низки. Потому и рыночная цена золота не могла в Сибири иметь сколько-нибудь большого смысла. Местным же народам золото в их тундровом и таежном хозяйстве было без надобности, с много большим интересом они смотрели на ружья, порох и «огненную воду». Так к чему оно вообще требовалось в Сибири — золото?!
Мы забыли, что в те времена золото считалось не просто минералом, но — загустевшим солнечным светом. И если золота где-то оказывалось много, значит и райское место, Солнечная Страна, тоже должна была быть где-то близко…
Профессор, во всем походивший на ученых своего поколения — с бородкой клинышком, в очках, собирал с земли золотые камни. Место для столичного ученого, вроде бы — гибельное. Воздух серый от облаков мошки, под ногами хлюпает болото, то есть — немного оттаявшая мерзлота. Собирающиеся над океаном тучи обещают резкий, холодный ветер, возможно — со снежной крупой. От такого ветра не всегда спрячешься и в палатке, может сорвать ее и унести, как дамский платок.
Но, вопреки всему, профессор не дрожит ни от холода ни от страха. Он внимательно исследует камни, которые отбивает своим молоточком. Профессор Обручев по-своему видит этот край, куда редко захаживала нога человека. Даже местные обитатели, эвены, не селились на продуваемом ледяными ветрами берегу. Само место они звали «мангда» – ветренное.
У столичного гостя иной взгляд на эти места. Ведь здесь хребет Черского обрывается прямо в океан, и его тело, как стрелка, указывает на тот край горизонта, откуда восходит Солнце. Идет же хребет в этот край из самого Ледовитого Океана, продолжаясь по его дну хребтом подводным. Значит, в этом месте Солнышко имеет особенную силу, потому и золотых слитков так много! Может, тут и открывается прямой путь в Небо?! Только пешком по нему все равно не пройти. Надо будет писать Государю ходатайство, чтоб тут опытный аэродром построить, ведь первые аэропланы уже появились! А потом, когда ракеты, которые у Циолковского — маленькие, почти что игрушечные, вырастут и наберутся сил, то запускать их в Небо — отсюда!
Еще через этот край придется сухой путь на Камчатку строить. Скорее всего — железную дорогу, у нее скорость самая большая. А Камчатка — земля еще таинственней, чем эта, ведь там — самый край Земли, откуда Солнышко восходит! Подземный огонь рвется там наружу сотнями вулканов, что, конечно, неспроста. Столько вулканов, сколько есть на Камчатке — нет больше нигде в мире! Конечно, их царство можно объяснить событиями, происходящими в нутре самой Земли. Например — перемещением континента, которое лишнюю материю океанской литосферной плиты через вулканы выдавливает. Но ведь понятно уже, что нет ничего земного, что не было бы связано с космическим, и только Богу пока известно, какая связь лежит между краем вулканов и чем-то таинственным, что спрятано в небесах, быть может — в самом Солнце…
Из клюзов парохода «Сахалин» с лязгом выкатились якорные цепи. Матросы положили сосновые доски сходен и почувствовали себя самыми счастливыми людьми на Земле. Хотя прежде нередко роптали на судьбу. Береговая жизнь — не устроена, у многих и семей нет. Но сегодня они расставались с теми, кому выпала еще худшая доля, кого они оставят здесь среди голых скал и пронзающих ветров.
По сходням спускался хоть и на русский, но, вместе с тем, на такой чужой берег, серо-ватный поток заключенных. Растворяясь в смертоносном краю, они уносили в небытие свои грехи и проступки, или честное, невиновное страдание. Следом за ними двинулась охрана, одетая в форму войск НКВД, столь же безликую, как и ватники их подопечных. Возможно, что зэкам эти люди казались свободными, причем использующими дарованную им свободу во зло, для мучения несчастных арестантов. В действительности же вся их свобода хранилась в бумажке-предписании, определяющем место службы. На поводках некоторые из них вели овчарок, о свободе которых вообще нет смысла говорить. Последним шел начальник, «хозяин», и, как знак своей исключительности, он нес граммофон и набор пластинок к нему. Неизвестно, любил он музыку или нет, но в этом краю такой предмет большой технологии и утонченной роскоши превращался в особый символ, вроде скипетра или державы…
Моряки с радостной поспешностью убрали сходни и протрубили отходной гудок. Столь свободными людьми они не чувствовали себя никогда прежде. Даже чумазый ученик кочегара подпрыгивал от радости, понимая, что сегодня он, простой рабочий паренек, оказался выше, чем целый майор НКВД. Ведь он возвращается домой, он свободен вернуться в свою хоть и худосочную, но любимую хибару во Владивостоке. Майор же в лучшем случае вернется в свою московскую квартиру со всеми удобствами через год. Если он случится, этот лучший случай.
Из поселенцев не выжил никто. Не только люди, но даже собаки оказались навечно вмороженными в Магаданскую мерзлоту, где тела не тлеют. Трудно предположить, кто умирал последним, и каково ему было в этом краю смерти. Надо думать, смерть такой массы людей от смертоносного холода и жестокого голода была жестокой. В любом случае, слабонервным со стороны лучше бы было ее не видеть. Наверняка более сильные убивали ослабших за хлебную кроху, надо думать, не обходилось и без людоедства. В какой-то момент, вероятно, конвоиры и подконвойные оказались в одинаково несчастном положении и преграда между ними порвалась, они перестали быть друг другу врагами. Перед лицом общего главного врага, злого языка северо-восточного ветра, несущего смертельный 50 градусный мороз. Прятаться от которого было некуда — из тонких веточек местных деревьев бараков не построить. Не соорудить тут и землянок — мерзлота не позволяет. Граммофон «хозяина», вероятнее всего, тоже пошел на топливо, чтоб вместо волны музыки разродиться горсточкой тепла. Впрочем, его насквозь промерзший механизм музыкального дара все равно лишился.
Магадан — город-сирота, город без основателя. Кого из тех сгинувших в мерзлоте людей считать основателем? Кто-то, может, вбил первый колышек, кто-то на камне краской написал «Магадан». «Хозяин», несомненно, сотворил законную бумагу насчет основания нового города. Да только бумага вместе с остальной канцелярией пыхнула последним вздохом жара, чтоб даровать гревшимся у нее людям несколько мгновений жизни…
Правда, основателем Магадана можно считать самого профессора Обручева. Но едва ли он принял бы на себя сей терновый венец. Искал же он совсем другое и мечтал об ином, и будь все при другом государстве, при Российской Империи, то и вышло бы, наверное, по-другому… А над Советским Союзом и его властями он бессилен, и нет его вины в том, что результаты его честного труда кто-то принимает как повод к злодеянию.
Государство продолжало трудиться по-своему. Из следующей партии поселенцев выжил уже каждый четвертый. Мертвых зэков теперь, конечно, оказалось раза в четыре больше, чем отдавших Богу душу конвоиров. Теперь пароходы кроме людей везли еще и стройматериалы, потому можно было как-то выживать и даже что-то строить. Когда Магадан обрел очертания, похожие на город, в добавок к зэкам и их вечным спутникам-недругам конвоирам, стали появляться и вольнонаемные. Обычно — такие же зэки, получившие, наконец, свободу, но так и не нашедшие, на что ее потратить, кроме гибельного Магадана.
«Солнечный Магадан». Звучит издевательски. Город холодный, короткое его лето сковано свинцом почти постоянных туч, летящих оттуда же, откуда приходит и Солнце. Но в этом эпитете «Солнечный» как раз и сохранилась память про Обручева, единственного человека, которого, может и вопреки его воле, стоит назвать основателем Магадана. Только кто же вспомнит его слова и его мысли, его мечты отыскать теплые земли среди вековых льдов?!
Что стало продукцией этого города-людоеда? Прямоугольные золотые кирпичики, отлитые в строгом соответствии с мировыми стандартами. При сравнительно невысокой массе эти слитки имеют высокую цену, что делает их удобным товаром. Рейс одного парохода, трюмы которого были наполнены золотом, приносил стране столько денег, что на них можно было построить еще пару Магаданов. На эти деньги закупались машины и механизмы, ложившиеся в тело индустриализации, превращавшиеся в части Магниток и Днепрогэссов. Но та эпоха прошла, и сгустки магаданского солнца стали превращаться в финские унитазы и французские духи. В запредельно далекой от Магадана, загоризонтной Москве воздвигалось подобие райской модели, построенной в соответствии с европейским рецептом. Обитатели самой Москвы от собственного «рая» плевались, ибо уже ведали о том, как модель Рая выглядит там, где она придумана.
Сам же Магадан оставался земным адом с колючей проволокой, собачьим воем и злыми людьми в телогрейках. С теми же полярными ночами и похожими на ножи порывами северо-восточного ветра, которые, понятно, никуда не исчезли. В этом — печальная закономерность европейской утопии. Не построить на Земле Рай, не соорудив при этом где-нибудь — ад. Сами европейцы о том отлично знали, орудуя в своих многочисленных колониях. А вот у России не нашлось ни колоний, ни черных людей, которых во имя святой цели строительства райской модели — не жаль.
В 1980-е годы основателей Магадана дружно и громко оплакивали, как безвинных жертв произвола ни то лично Сталина, ни то злодейки-судьбы. После их дружно и безвозвратно забыли. Не заслуживают жертвы, по сути — покорные казенной мясорубке куски мяса, чтоб их поминали долго.
Но насчет тех давно погибших людей может быть и другое мнение. Что они были вовсе не жертвами, а — героями, отдававшими, подобно Солнцу, тепло своих жизней темной и мерзлой земле. Чтоб принести ей жизнь. Да, их героизм был принудительный, подневольный, но разве у всех героев в истории была свобода выбора?
Потому лучшим памятником тем людям мог бы стать новый Магадан, превращенный в подлинно солнечный город. Сделать это можно, вспомнив проекты Циолковского по созданию полярных оазисов и связав их с современными технологиями, рожденными уже в космическую эпоху.
Сокрытость — вот главное свойство русской модели Рая. Русский человек не впадает в иллюзию о том, что подобие Рая может быть возведено на Земле его силами. Русский человек или ищет в пространстве Истинный Рай, трепетно высматривая указывающие на него знаки и символы. Либо — ждет его появление по Божьей Воле в тех местах, где он скорее всего явится.
Заповедными местами, где жизнь связана с ожиданием пришествия Рая, чаще всего становятся берега водоемов, больших и малых. От Ледовитого Океана, на дне которого по одним из преданий покоится священная земля Ирий, до озера Светлояр, которое, согласно другим преданиям, скрывает в себе священный град Китеж. Легенду о Китежграде увековечил величайший русский композитор Римский-Корсаков. Ему эта тема была близка, ведь родился он в монастырском городке Тихвине, а в молодости служил военным моряком.
Сейчас мало кто знает, что русские предания указывали еще на несколько мест сокрытия Китежграда, кроме озера Светлояр Нижегородской области. К примеру — район волжских Жигулевских гор, где со времен Ивана Грозного стоял город Ставрополь-на-Волге. В переводе с греческого Ставрополь — Город Креста.
Как выглядел тот город, которого больше нет на карте? Должно быть, как и все города русской глубинки — тихий, сонный, мычащий коровами и цокающий лошадиными копытами, звенящий кузнечными молотами и стучащий ткацкими станками. Город, связанный живой, пульсирующей пуповиной с матерью-деревней. Жизнь людей этого города, конечно, имела особенный смысл, который передавался из уст в уста, из поколение в поколение. Жители нередко поднимались на свои горы и смотрели на речную гладь, откуда на них смотрело Солнце. Отраженное небесное Солнце. Или не отраженное, а свое, подводное светило, которое вечно светит сокрытому райскому городу, иногда, по Божьей Воле являющее свои лучи и нам?..
Однажды горожанам довелось бороться за свою жизнь рядом с Раем с оружием в руках. Вместе с окрестными крестьянами горожане в 1920 году встали против большевиков. Это восстание как-то затерялось среди более громких — Тамбовского, Кронштадтского, ибо в их подавлении участвовала военная «звезда» Советской России — Тухачевский. А в волжском Ставрополе его не было. Что, конечно, не снизило кровопролития. Ставропольцы стояли насмерть, нередко отбиваясь от красноармейских винтовок и пулеметов — дробовиками, топорами и вилами. Только ли за отмену большевистской продразверстки бились те люди? Или за что-то большее?!
Едва ли красноармейцы, вчерашние крестьяне, могли быть последовательными безбожниками с позиций европейского атеизма 19 века. Вера, безусловно, в них была, но на берегах Волги она переплавилась в зависть к тем, кто из поколения в поколение живет у самых ворот Рая. Не то чтобы эта зависть заменяла собой приказы красных вождей, но она, определенно, была к ним дополнением. Кровь лилась в волжскую воду, ее струи, растекаясь по верху речной глади, окрашивали подводное райское Солнце в зловещий багряный цвет.
Бои, как бывает в таких войнах, шли долго и упорно. С массовым убийством виновных и невиновных. Но они стихли, и город вернулся к прежней жизни. Синее око реки продолжало шептаться с глазом Неба, являя его огненному явному светилу свое тайное — подводное.
Так дожил Ставрополь-на-Волге до середины 1970-х годов. А ныне мало кто знает, что был в русской земле такой город.
Ибо тогда, на закате Советского Проекта, обещавшего построить большую и добротную модель Рая по европейской прописи, город неожиданно сделался востребованным в совсем ином качестве. Пространство самого города и его окрестностей старанием геодезистов было расчерчено на квадратные участки, тут же превращенные в стройплощадки. Плюющиеся черным маслом бульдозеры и экскаваторы принялись яростно коверкать тысячелетний ландшафт. Безмолвные леса и росистые поляны, душистые мятные поля и туманные русалочьи заводи обращались в груды бетона, кирпича и щебня, из которых тут же вырастало что-то геометрически-правильное, кубическое.
Кто-то из детей плакал над выкорчеванной березкой, под которой когда-то у ребятишек был такой замечательный шалаш. Вздрагивали сердца и у взрослых. Но это было уже поколение, приученное к мысли о том, что все новое хорошо только лишь потому, что оно — новое. Былое обречено подвергаться разрушению и уничтожению, ибо так велит один из законов диалектики — закон отрицания отрицания.
Циклопические бетонные коробки подмяли под себя живое пространство, сделав его — мертвым. Что бы подумал о новом городе человек времен рождения города старого, если бы увидел его сквозь муть времени? Возможно, он принял бы его за гигантское кладбище Конца Времен, предназначенное для безбожников. Ведь ни на одном из серых прямоугольных сооружений не было ни креста, ни посолони…
В самом заповедном месте, у подножия Жигулевских гор, жадно чавкали драги и земснаряды — требовалось оборудовать новый фарватер. Из сокровенных недр реки выплескивался пахнущий тиной жидкий ил, в котором, конечно, не было и намека на присутствие Рая.
Старые дома, погрызанные мышиными норками и увитые птичьими гнездами, превращались в груды сора. Их жители вселялись в новые квартиры, сооружаемые по тем же проектам, что и в Москве. А вокруг бродили толпы приезжих, прибывших на стройку из разных городов и весей, ничего не знавшие о том крае, куда их занесла судьба. Ставропольцы вдруг ощутили себя на чужбине, откуда уже нет пути домой. Ибо нигде, ни в России, ни вообще в мире, не осталось более родного дома.
Замысел «отцов» нового города был прост, и, конечно, логичен. Промышленность Советского Союза, работая с чудовищной нагрузкой, производила неимоверное количество военной продукции. Люди, создававшие зенитные ракеты и танки получали за свой труд деньги, которые, понятное дело, не могли отоваривать патронами и снарядами. 70-е годы добавили к военным производствам еще и большие стройки, не обещавшие быстрой отдачи — система сибирско-европейских газопроводов и нефтепроводов, знаменитый БАМ. Люди, трудившиеся там, тоже получали деньги и немалые, которые опять же отоваривать было нечем. Еда и продукция ширпотреба, мебель и бытовая техника исчезали из магазинов быстрее, чем успевали там появляться. Деньги теряли смысл, и вместе с тем пропадал смысл труда, о величии которого столько пафосных слов было сказано советскими писателями и поэтами. Потому надо было срочно начать выпуск продукции, которая с одной стороны имела бы высокий спрос, а с другой — сравнительно высокую цену. Выбор пал на автомобиль.
Наличие собственного автомобиля дает его владельцу чувство свободы. То есть частицу райского состояния, доступного уже в земной жизни. Потому европейскую модель Рая нельзя себе представить без бензиновых и дизельных «коней». И если мы строим модель Рая подобную странам заката, то обязаны заимствовать у нее и этот элемент. Чтоб не рисковать и не делать лишних ошибок, заимствовать лучше в готовом виде — купить готовую модель автомобиля и оборудование для его производства. Не беда, что созданный чужими умами автомобиль едва ли получит какое-то серьезное развитие на русской земле. Спустя десяток лет машина безнадежно устареет, не помогут даже незначительные совершенствования, которые отечественные конструктора попытаются в нее внести. Тем временем авторы этой далеко не лучшей европейской машины марки «Фиат» уйдут далеко вперед, и, скорее всего, придется покупать новый автомобиль и новый завод для его выпуска. Но логика 70-х такой постановки вопроса не допускала – «на наш век — хватит».
Волга — прекрасная водная трасса, позволяющая перевозить большое количество грузов, в том числе и крупногабаритных, не перевозимых никаким транспортом, кроме водного. На берегах Волги расположено немало старых автозаводов — ГАЗ, УАЗ, где можно производить часть комплектующих. Это и определило выбор места. Как говорится, ничего личного, только — бизнес. Или — никакой сакральной географии, одна экономика…
Так название священных волжских гор превратилось в имя одного из худших в мире автомобилей. Вдобавок выяснилось созвучие русского слова Жигули французскому слову «жигало», которое означает молодого паренька, живущего на содержании богатой дамы. Результатом стали, как и следовало предполагать, стали смешки и издевки.
Получил город и новое имя, странное среди всей русско-татарской волжской топонимики — Тольятти. В честь итальянского коммуниста Пальмиро Тольятти, законного наследника южно-европейской утопической школы с Томасом Компанеллой во главе. Правда, сам Тольятти уже не создавал утопий. Смысла в них более не было, ибо они уже были реализованы. Недоставало, разве что, дворца из мороженого и еще кое-каких диковинок из сказок соратника Тольятти, писателя Джанни Родари. Впрочем, при надобности европейская цивилизация могла сотворить их в любой момент.
Единственное, что делал Тольятти — это выдавал неудавшегося ученика европейской модели Рая, то есть — советский коммунизм, за великого учителя. Лесть — вещь приятная, а потому и оплачивалась «учителем» она столь хорошо, что хватало на безбедную жизнь не только самому Пальмиро Тольятти, но и его многочисленным соратникам.
Модель русского Рая спряталась в древних сказаниях и в трудах ученых начала 20 века. Сокрылась, точно так же, как и град Китеж. Обратилась в нечто параллельное обыденной русской жизни, что должно стремительно прорваться в нее, когда эта жизнь сделается вовсе невыносимой. Русская модель Рая имеет все — и метафизику, и технологии, но лишена энергии, необходимой для ее обращения в реальность. Ее обретение зависит уже от высшей Воли, которая может открыться нам благоприятным стечением исторических событий. В которое мы можем верить, но в котором не можем быть уверенны.
Цивилизационная модель Рая содержит в себе множество связанных друг с другом моделей Рая меньше. Каждое поколение, и даже люди разных субкультур внутри одного поколения чувствуют Рай по-своему. Вернее, само по себе райское чувство — оно едино, но картины, возникающие в связи с ним в сознании — разные. Например, для человека тридцатых годов Рай, наверное, сходен с городом, построенным в архитектурном стиле ампир.
Но я скажу за свое поколение и за свою субкультуру. Недавно в моем сознании возникла картина, тут же выраженная фразой: «Солнечные, душистые поля, где Егор и Янка собирают цветы». Ибо Егор Летов и Янка Дягилева были теми, кто указал нам на солнечную дорогу. Указали на русскую модель Рая, на русский путь к нему, но сделали это образами и словами, понятными нашему поколению.
Их родина — Сибирь. Края, куда русские когда-то устремились в поисках небесного пути, пути к Солнцу. Сегодня не найдется человека, который бы сказал с убедительной точностью, что никто из землепроходцев тех давних времен этого пути не нашел. Единственное, что может сказать на этот счет современный обыватель, это промычать что-нибудь насчет, что «такое невозможно». Хотя кто он такой, чтоб ему знать все возможное и невозможное…
Сибирь… Земля, где пришедшие на нее люди когда-то почувствовали тотальную свободу. А тотальная свобода, в отличии от разнообразных юридически-ограниченных свобод, зовет в самое Небо.
Свобода духа рождала свободные мысли. И в Сибири получило жизнь множество духовных течений. Происходили они из Центральной России, но гонения на родине заставляли их затаиваться, скрываться, и, в конце концов — покидать обжитые земли. Искать Небесный Путь в краю, именуемом Сибирью.
Самым многочисленным русским мистическим течением было Христолюбчество. Власти презрительно звали его «хлыстовством», намекая тем самым на какие-то жестокие телесные самоэкзекуции, вроде тех, что были приняты у доминиканских монахов. На самом деле само- и взаимобичевания здесь не при чем, слово «хлысты» произошло исключительно из искажения имени Спасителя. О чем власти и связанным с нею церковным иерархам говорить было стыдно.
В Сибири Христолюбчество жило своей жизнью, но власти, и церковные и светские, делали все возможное для того, чтобы правда о его жизни доходила до Центральной России в сильно искаженном виде. Много говорилось об их обрядах, именовавшихся радениями, и состоявших во вращении, плясках, тряске и т. п. Сосредоточение внимания на методах стяжания небесной благодати почти полностью скрывало само учение Христолюбцев.
Вспомним же вкратце о нем. При расколе Русской Церкви в 17 веке патриарх Никон утвердил новый устав и новые богослужебные книги. Протопоп Аввакум отказался признать реформы Никона и призвал свою паству чтить старые книги и иконы, по-старому вести богослужение. Почему-то забылось, что был еще третий путь, во главе которого встал священник Данила Филиппович. Он утопил и старые и новые книги в водах Волги, сказав, что наступает Конец Времен, и теперь ни новые ни старые книги не ведут к спасению. В Последние Времена каждая душа должна стяжать себе небесную Благодать, которая разбудит в ней Христа и Богородицу. Которые и укажут истинный путь к Спасению.
Во главе каждой общины Христолюбцев стояли христос и богородица (именно так, с маленькой буквы, ибо были они — людьми). Но эти люди стяжали на себя небесную Благодать, пробудившую в них от спячки божественное начало, которое присутствует в каждом человеке. Их видение мира не могло не сделаться иным, потому выражать свои ощущения фразами, принятыми в сообществе людей, чье божественное начало крепко спит, для них сделалось невозможным. То есть с позиций обывателя эти люди сделались юродивыми.
Я искал сведения о современных Христолюбцах, и нашел их очень мало. Гораздо меньше, чем о Родноверах (официально именуемых язычниками). Но, тем не менее, народная культура сибиряков полна знаков, символов и легенд, произойти которые могли только от Христолюбцев.
Егор Летов и Янка Дягилева — неотъемлемая часть этой культуры, молниеносно выросшая до размеров всей России-матушки. Облик Егора так и вошел в историю — с венцом из колючей проволоки. При этом выражение его лица не вызывает сомнения в искренности, в отсутствии какой-либо театральности. Если бы ему был дан крестный путь на Голгофу — он бы его принял без малейшего мятежа сердца.
Их слова были потоками зрительных образов, которые с позиции логики не имеют права присутствовать на планете Земля. Но каждый, кто слушал их песни, не мог усомниться, что именно так все и есть. А остальное, выдаваемое за подлинную и «единственно существующую» реальность, как раз и есть чей-то злой вымысел. Огромный убийственный обман. Песни Егора и Янки без всякой боязни вскрывали суть мира и доносили ее до каждого сердца.
Егор и Янка. Их имена следует писать рядом, их не разделить. Ибо Янка — это теплое, земное, материнское начало, наполненное печалью за своих детей. А ее дите — это каждый, кого коснулся ее голос. Егор — начало огненное, космическое, солнечное. Он звал не к каким-то мелким земным делам, он призывал выйти на уровень космический, вселенский. «И сияли звезды в земной близи, и пьянела полынь в Небесах!» Одна эта фраза из песни «Пой, Революция!» может сказать о Егоре — все.
Концерты группы «Гражданская Оборона» превращались в гигантские движения людских масс, в самом деле очень похожие на стяжание небесной Благодати. «Разрывает цепи наша гневная мощь, Солнышко зовет нас за собою в поход, на гибельную стужу, на кромешную ночь!» Сгустки поистине нечеловеческой, неземной силы исходили от Летова на его концертах. Пропитывая людей, они меняли их мысли, зажигали в их глазах небесные светила.
90-е годы… Всеобщая бедность, безработица, задержки зарплат. На завтрак — черный хлеб, на обед — гречневая каша или тушеная капуста, на ужин, если повезет — белый хлебец с чаем без сахара. «Эх, мне бы зарплатку бы выплатили, зажил бы человеком…» «Ой, мне бы только пензию бы получить, хоть даже половинку, и то ладно…» Ныли желающие пенсионного покоя поколения шестидесятников-семидесятников. А их дети и внуки тем временем вбирали в себя космическую энергию Егора и Янки. «Найти бы тебе работу, чтоб платили хорошо. А с деньгами ты теперь все купишь. Вот и будешь жить долго и счастливо!» – вздыхал на кухне папа, бывший инженер танкового завода, а ныне — продавец на рынке. Сын, вернувшийся с концерта «Гражданки», где он изо всех сил лез на сцену, стремясь впитать в себя как можно больше космической силы, не понимал своего родителя. Объять Вселенную — вот оно счастье! Его, как ни старайся, не растянешь надолго… А жизнь всегда будет коротка, даже если дать ей миллион лет, ведь живешь-то в один миг, здесь и сейчас!
Голоса Летова и Янки доносились из квартир, подъездов, парков и скверов. Где-то пел старенький магнитофон-кассетник, время от времени как будто от маразма зажевывающий ленту. Но пели и живые голоса, часто неотличимые от голосов настоящего Егора и настоящей Янки. Парни, поющие «под Летова» и девчонки, поющие «под Янку» моментально становились душой любой компании. В те годы это дарование ценилось куда больше всех иных способностей, в том числе и способности к добыванию денег.
Цитатами из песен Егора и Янки я исписывал обои в своей комнате, отчего она обретала особенный, вселенский смысл. Как будто от них в моих стенах поселялась невидимая, но ощутимая сила, способная поднять до самых звезд. «Вел сквозь холод, снега и зной, верил — победа близка!» – лилось из моего старенького кассетника. И я не на мгновение не сомневался, что она вправду близка, наша тотальная победа. Которая коснется всей Вселенной, одновременно устранив сразу всю несправедливость, какая есть и какая еще только грозит появиться на белом свете. Путь мне указан и я пройду его до конца месте со своими друзьями, которые мыслят в точности так же, ибо ими движет та же сила, что и мной. До торжества, которое тяжело кому-либо объяснить, но проще простого себе представить, остался даже не шаг, а бесконечно малая доля шага.
Так жило наше поколение 90-х, поколение революционных студентов. Не доесть и не допить, но попасть на концерт, где под кожу и под мясо, в самую сердцевину собственного бытия, впитаются капли драгоценной силы, которой можно сокрушить весь этот надоевший, запредельно тупой и скучный, а, главное — неисправимо несправедливый мир.
Увы, там, где обитает Солнце, живут и беспросветные серые тучи. Мир наполнен серыми людьми… Нет, это было бы неправдой! В каждом из нас живет серый человек, «работа» которого — без конца врать насчет «долгой и счастливой жизни», во имя которой «надо идти на компромиссы». Егор чувствовал этого серого человека, в том числе, наверное, и в себе самом. Не зря один из последних своих альбомов он назвал «Долгая и счастливая жизнь». Серый человек уверяет, что невозможно шагнуть к Центру Миров, а наш земной мирок — это самое лучшее, что мы имеем. Он кишит несправедливостями, как выгребная яма опарышами, чтоб передавить их всех не хватит жизни и потому надо смиряться, привыкать и, насколько можно, самому делать себе благо. Наука жить — это наука о том, как правильно продавать по частям свою душу. Нет, не продать ее целиком, конечно, ведь это же — житейская мудрость, а не бесовщина!
Так началась капитуляция. Пунцовые тучи, нахлынувшие на Солнце, осыпали отцовское поколение пенсиями и зарплатами, наличие которых, по их мнению, лишало борьбу смысла. Тут же стали открываться разнообразные возможности, обещавшие злосчастную «долгую и счастливую жизнь». Воспрянувшие духом семидесятники заявили, что будут строить государство. Не самую лучшую, райскую страну, а такое, какое получится, но чтоб в нем можно было худо-бедно существовать. Ибо «лучше все равно не сделать»…
Увы, мы, поколение 90-х, революционные студенты, были в те годы еще слишком молоды, чтоб кто-то из нас смог из солнечного духа, заложенного Летовым и Янкой, соткать идею правильного русского государства. Нам оставалось покупаться на различные соблазны, предлагаемые поседевшей молодежью застоя. Янка, очистившая наши души своими слезами, этого уже не застала, исчезнув в глубине воды и глубине земли. А Егор, проживший еще десяток лет, на свою беду ощутил, как серые люди рвали связь Высшего с Низшем. В его душе тоже орудовал внутренний серый человек, отделяя Егора от его Благодати, и погружая огненное ядро его духа в вечный сон. Потому Летов замолчал, на целый десяток лет обратился в живой памятник эпохи, которой больше не было.
В наступившем сером мире никто из нас, революционных студентов 90-х, не обрел обещанной нынешними пенсионерами пайки счастья. Кто-то более-менее комфортно устроился в жизни, но это может видеться счастьем лишь со стороны. Большинство же впало в жалкое, полусонное существование. Частицы пламени, занесенные в наши души Егором и Янкой уже не дадут нам принять существующий мир за единственно возможный. Но серый человек, сидящий в каждом из нас, продолжает шептать слова «старших товарищей», ныне обратившихся уже в пенсионеров. Нашему поколению, похоже, суждено уйти, не выполнив своей задачи, не сотворив не только ничего великого, а — вообще ничего.
Но проект создания райской страны, Руси, устремленной в Небо, в нашем поколении все же родился, хоть и тогда, когда на свете уже не было Егора. Проект этот останется в нашем поколении, сколько бы не находилось желающих выкорчевать его из нашей памяти. Ведь ничего из созданного нельзя «сотворить обратно». Так же как останутся и тлеющие угли, когда-то занесенные в нас пламенем по имени Егор. Быть может, какой-нибудь солнечный ветер (ведь профессор Чижевский связывал все социальные события с солнечной активностью) раздует эти угли? И тогда они вспыхнут очистительным пламенем, испепеляющем серых людей и открывающим нам наше небо с нашим Солнцем?!
Если же моему поколению суждено бесцветно, незаметно и бесследно исчезнуть… То по крайней мере мы, воспитанные огнем «Гражданской Обороны» уже не скажем своим детям, что мир, в котором мы вынуждены жить, но который создан не нами — единственный из возможных миров. Что не может быть иного пути, кроме как употребления лет своей жизни на приспособление к серому государству, лишенному цели и смысла.
Прожитые года и века принесли нам урок. Если мы его не примем, то обратим в прах смысл нашей цивилизации, не получив ничего взамен. Мы должны запомнить, что каждая цивилизация обязана строить собственную модель Рая. Если же вместо нее начнется внедрение чужой, заимствованной модели, то результатом будут лишь потери человеческих жизней, энергии и времени. Чувства Рая чужой рай все равно никогда не принесет, как не принесет он и простенького земного наслаждения. А если и принесет его, то лишь отдельным негодяям и за счет колоссальных усилий всего народа. Самое же опасное в принятии чужой модели Рая — это опасность забыть свою и разувериться в Рае как таковом. А, в конце концов, вообще лишиться веры, а вместе с нею — смысла жизни, и, наконец — самой жизни.
Андрей Емельянов-Хальген